Томазо получил записку от Гаспара в самый разгар крещения морисков.

«Брат! Нас надули! — писал Гаспар. — В списке видевших еврейские архивы приемщиков я обнаружил некоего Руиса Баену. Помнишь это имя?»

Томазо охнул. Документы на это имя Гаспару выписывали при нем.

«Понятно, я в ту же ночь отправил в спальню охрану для поимки, — продолжал Гаспар, — и понятно, что они никого с таким именем в спальне не обнаружили! Понимаешь?!»

Томазо понимал. Вражеский агент пришел, узнал, чем они заняты, и тут же исчез.

«Австрийцы? — лихорадочно соображал он. — Голландцы? Англичане? Кто?!»

Беда была в том, что снятые с раненного Гаспара бумаги были подлинными — таково было непреложное правило Ордена. С ними можно было проникнуть во все структуры Церкви.

Понимая это, Томазо сразу разослал розыскные анкеты на имя Руиса Баены — по всему Арагону и всей Кастилии. И только в одно место — монастырь Сан-Дени — анкеты не ушли: у Томазо и в мыслях не было, что человек, ранивший Гаспара, рискнет появиться в самом сердце Ордена.

«А то, что я его среди приемщиков не опознал, — продолжал Гаспар, — означает, что бумаги переходят из рук в руки — возможно, с момента похищения».

— Черт! — выругался Томазо.

«Ну и, конечно, надо разобраться, что он делал в Трибунале Сарагосы, — писал далее Гаспар. — Судя по привезенным им архивам, этот „Руис“ наверняка знает о делишках нашего нового епископа все или почти все…»

Томазо ненавидяще застонал. Он уже представлял, какой шум поднимется, если компромат на епископа Арагонского попадет в руки евангелистов или даже комунерос.

«Держись, брат, — завершил Гаспар, — я Генералу уже повинился и свою порцию схлопотал. Еще чуть-чуть, и пришлось бы уходить в добровольную ссылку на ватиканские архивы. Теперь — твоя очередь».

Томазо зажмурился и стиснул зубы. Все, что он так долго и тщательно обдумывал, затем пробивал через Генерала, затем готовил и приводил в исполнение, грозило рухнуть. Просто потому, что он недооценил противника.

Вернувшись в город, Мади аль-Мехмет первым делом отмылся, вознес молитву Аллаху, затем надел свой лучший камзол, новую шляпу, приторочил к поясу шпагу — взамен отнятой монахами — и потребовал у магистрата созыва Совета старейшин.

— Сегодня король переполнил чашу моего терпения, — прямо сказал городской судья оцепеневшему Совету.

— И что ты собираешься делать? — выдавил уже знающий о происшедшем глава Совета. — Мстить?

— Нет, — покачал головой Мади, — я собираюсь воспользоваться дарованными нам от наших предков конституциями фуэрос в полной мере.

Старейшины настороженно переглянулись.

— Что ты имеешь в виду?

— Я объявляю королю войну, — внятно произнес Мади. — В полном соответствии с законом, как нарушившему присягу.

— Но Папа освободил короля от присяги, — осторожно напомнил глава Совета.

Мади горько усмехнулся:

— Стыдитесь, сеньоры… Не мне вам объяснять, что король давал присягу не Папе, а кортесу, и только кортес может от нее освободить.

Уже через час весь город знал, что Мади аль-Мехмед объявил войну и ушел в горы — собирать своих сарацин для борьбы с Папой и Короной. И находились такие, кто жалел, что не может уйти вместе с ним.

Беглецы — все семеро — шли всю ночь, молча, не останавливаясь даже для короткого отдыха. Здесь никому не надо было объяснять, что их ждет в случае поимки. А поутру Кристобаль самоуверенно остановил проезжавшую тюремную карету, и они, перерезав альгуасилов, дальше уже ехали с комфортом.

— Что делать будешь, Амир? — поверив, что худшее позади, спросил Бруно.

— Отца навещу, — серьезно ответил сосед. — Мне вчера сон плохой приснился.

— А ты, Кристобаль? — повернулся Бруно к товарищу по инквизиторскому несчастью.

— Да то же самое делать и буду, — усмехнулся тот.

— Что — то же самое? — не понял Бруно.

— Да деньги собирать… что же еще, — рассмеялся Кристобаль. — Сейчас самое время. Кстати, не хочешь в товарищи?

Бруно удивился. Над этим бывшим приемщиком висела угроза релаксации, а он хотел и дальше «собирать деньги».

— Ну и как ты их собираешься собирать?

— Смотри, как все просто, — энергично взмахнул руками Кристобаль. — Подлинные бумаги инквизиторов у нас уже есть. Осталось выписать себе выездной наряд за именем Главного инквизитора Арагона — и вперед!

— Что значит «вперед»?

— Как инквизиторы! Сунули сотню мараведи королевскому гонцу, послали впереди себя письмо, приехали, наорали на всех, чтобы эти дураки хорошенько в штаны наложили, сляпали полсотни доносов на два десятка самых богатых вдов, потребовали их ареста и конфискации и — в следующий город!

Бруно обмер. По сути, Кристобаль предлагал встроить внутрь Инквизиции паразитический механизм — паразита внутри паразита, театр внутри театра.

«Потрясающе!»

— Главное, в большие города не соваться, — продолжал развивать идею Кристобаль, — туда, где Трибунал уже есть… а уж дураков на наш век…

«А как же звезды?» — напряженно думал Бруно.

Потому что если Кристобаль сумеет сделать задуманное, то никакой предопределенности нет. Хуже того, собирая деньги, предназначенные Инквизиции, Кристобаль расстраивает планы Папы, а значит, прямо вмешивается в процессы куда более масштабные, чем его собственная судьба.

— Что с тобой? — забеспокоился Кристобаль. Бруно вытер взмокший лоб.

Это означало одно: как бы низко ни находился настоящий мастер на лестнице жизни, он может все.

Томазо успел. В считанные дни отряды Христианской Лиги окрестили почти всех морисков Арагона. Пример оказался столь заразителен, что в соседней Кастилии к христианскому походу против иноверия примкнули даже некогда восставшие против Короны отряды комунерос! Само собой, не без подсказки давно внедрившихся во все их структуры агентов Томазо.

Истосковавшиеся по возмездию — хоть кому-нибудь — обнищавшие люди даже не задумывались, что с каждым окрещенным сарацином казна короля только пополняется. То же происходило и в Валенсии — да и везде, где гранды пытались опереться на своих верующих в Аллаха крестьян.

Понятно, что старейшины морисков отправили несколько десятков делегаций с протестами — и королевской чете, и Папе, и даже Главному инквизитору. Они требовали безусловной отмены церковной десятины, как оскорбительной для каждого мусульманина. Они требовали возмещения за причиненное бесчестие. И они требовали признать насильно крестивших их людей конституционными преступниками.

Будь арагонские власти так же сильны, как и прежде, это могло стать реальностью. Но Верховному судье, обвиненному в подготовке мятежа, не так давно отрубили голову, а депутатами кортеса — каждым по отдельности — занимались Трибуналы. Так что депутатам было уже не до конституции. Поэтому жалобы морисков рассматривали, в конечном счете, Церковь и Корона.