не нрава жаркого. Рябинка, так-то размыслить, мне и норов твой по сердцу. Ты искрами сыпешь, с того и я огнем полыхаю, едва горы не ворочаю. Тебя встретил, будто вздохнул, будто крылья отрастил и взлетел. Знала бы ты, глупая.

Умолк, а сам смотрел на боярышню. Она остановилась, застыла столбушком, а потом и к нему поворотилась. А глаза-то, батюшки! Впору зажмуриться, инако и ослепнуть недолго. Власий скрепился, с места не двинулся, смотрел прямо.

– Власка, а на меня не смотрел с того, что обидела? – ручки-то к груди прижала.

– Обидела? Нет, Рябинка, не обидела. Вот токмо сердце у меня из груди вытащила, да потопталась по нему, – не сдержал горечи, высказал.

А уж потом смотрел, как лик ее меняется: вот брови изогнулись печально, вот глаза стали круглые, до того огромные, что боязно, вздрогнули румяные губы, и полились слезы по щекам гладким. Да не простые, а до того огромадные, что Власий глазам не поверил. Пока стоял телём, пока ресницами хлопал в изумлении, Еленка бросилась к нему и обняла крепко. Вцепилась в опояску, и по всему видать, отпускать не собиралась.

Боярич и застыл. Сам себя ругал дурнем, а слова вымолвить не мог. Руки, будто отяжелели: ни поднять, ни обнять любую.

– Власушка, я с тобой поеду. Ты обожди, я быстро соберусь. Мне и нужен-то узелок малый. Ой, Влас, а Лавруша-то? Лавруша как? Мне быть хоть день-другой опричь него побыть. Как же оставить? Обождать-то можно, Влас? – заметалась, задергалась. – Знала б, что встанет, с теткой Светланой оставила, она бы выходила. Оленька рядом. А ты-то один. Не ровен час посекут тебя, а я бы сберегла!

Тут Власий сразу в разум вошел, сболтнул первое, что на ум вскочило:

– Рябинка, ты вот сей миг мне отлуп дала. Уж в который раз. Ты мне кто? Не невеста, не жена. С чего я тебя с собой-то возьму? – балаболил с того, что знал – Еленка упрямая, не отступится.

– Чегой-то отлуп? – голову подняла, в глаза ему заглядывала. – Не давала я отлупа, почудилось тебе!

– Да ну-у-у-у! А кто скулил, мол, не сладим, не поминай лихом. Не ты? Вот что, ты тут сиди и дожидайся! Я еще подумаю, надо ли мне наново тебя за себя звать, – злил боярышню нарочно, уж дюже нравилось, как брови ее грозно сходятся над переносьем и глаза сверкают.

– Подумает он! Ты не позовешь, так я сама, – ножкой топнула. – Бери за себя!

Власий едва не сплясал на радостях, но вид делал дюже серьезный:

– Вон как. Брать, значит? Ты вечор слово мне дала, что за меня пойдешь, а ныне что ж?

– Так я подумала, что ты отступился… – заморгала часто. – Вон ругался ругательски.

– Подумала она, – ворчал-то для вида. – Я ж не ты: слово дал, слово забрал. Сказал, возьму, значит возьму. Ты что обо мне мыслишь-то, Рябинка? Каким видишь? Дурнем болтливым?

А она осердилась, отошла на шажок:

– Дурнем? Я б от дурня бежала сломя голову! А к тебе… – и запнулась, застыдилась будто.

– Что ко мне? – спросил тихо, двинулся сторожко к невесте своей заполошной, боясь спугнуть.

– А к тебе сама навязываюсь, – договорила и запечалилась, едва наново не заплакала, но скрепилась. – Влас, возьми с собой. Боюсь за тебя.

Власий вовсе потерялся. А как инако? Такими глазами смотрела, хоть самому вой! Шагнул к девушке, прижал к себе, обнял крепко:

– Я сам за себя боюсь, Рябинка. Верь мне. Вот разум оброню через тебя и все, кончится Власий Сомов, – поцеловал в лоб, в висок теплый. – Я б тебя за пазуху спрятал и с собой увез, но то чудеса, Елена, а стало быть, придется уехать, тебя оставить. Дождешься? Иль опять чего удумаешь?

– Влас, так я обузой не буду, – пыталась вывернуться из его рук. – Ты и не заметишь меня. Под ногами-то не стану путаться, – замолкла на малый миг. – Ведь не возьмешь, да? Молчи уж, сама разумею. Где это видано, чтоб девку да в сечу…

– Не возьму, Рябинка. Но токмо знай, слова твои мне дороги. Не забуду.

Еленка тепло дышала Власию в шею, с того он улыбался, жмурился, как кот на солнышке. Так бы и стоял, но услыхал посвист громкий, а вслед за ним гогот рыжего Прохи. Сей миг и решил – догонит и в глаз сунет дружку своему глумливому.

– Пора мне, Рябинка, – сказал и зубы стиснул, не хотел оставлять Елену, не желал из рук выпустить.

– Не пущу, – вцепилась в опояску.

И что ответить? Смолчал, сам обнял крепче, а потом уж и целовать принялся. Еленка отвечала, да так, что Власию показалось, что не на морозе он вовсе, а в бане. С того припомнил боярышню в клубах пара и совсем потерялся. Если б не новый посвист, то непонятно, чем бы и кончился тот огневой поцелуй.

Оторвался от Рябинки своей, отвернулся и зашагал по дороге туда, где уж дожидался его десяток, Ероха и Проха, который и знать не знал, какие пытки уготовил ему злобный Власька Сомов!

Ратные молчали, но улыбались: кто в усы хмыкал, а кто и навовсе отворачивался. Власий дернул из руки Прошкиной повод Чубарого, в седло уселся и рукой махнул, мол, поспешай. А сам едва шею не сломал, как хотел обернуться и поглядеть на Еленку. Сдюжил, пересилил себя. А все через то, что знал – примета скверная. Уж очень хотел вернуться в малый домок опричь скита, забрать окаянную боярышню и увезти.

Через время, когда уж далеконько отошли от Череменецкого озера, Власий тоску смахнул и заулыбался. Все поминал, как синеглазая с ним просилась, как обнимала и целовала жарко.

– И ведь не сказала, что люб. До чего ж упрямая, – шептал сам себе. – Ладноть, я с тебя за все спрошу, Рябинка. Все ты мне скажешь. Хучь наизнанку извернусь, а услышу от тебя.

– Власька, ты там молитву творишь что ль? – Проха подлез сбоку. – Не инако рад, что целым ушел от невесты. Ох, и лютая.

– Проша, я тебя сей миг так отделаю, что Елена Ефимовна светлым ангелом покажется, – Власий и голоса не возвысил, токмо