Нуклеусы[8], пластинки, костяные ножи, иглы из рыбьих костей, отщепы[9]… Много чего было собрано тогда в одну из первых детских коллекций.

Раскопки – занятие нудное. Казалось бы, чего проще – взял лопату и копай! А тут совочки да метелочки. Все-то нужно зарисовать, упаковать.

Когда надоело собирать поверху, мальчишки начали рыть шурфы. Предметов стало в разы больше, но главный археолог сказал, что если они будут копать и не зарисовывать, то занятия придется свернуть.

«Смотри-ка, копать нельзя!» – жаловался друзьям-«археологам» Мишка.

«Правила такие…» – примирительно вздыхал Санька Лопин, положивший начало этой истории собственной задницей.

«Правила, правила! – сердился Птахин. – Нужна мне эта археология! Если копать нельзя, так я больше в этот кружок не пойду».

Тем все и закончилось.

Телефона Маринки, дочки профессора археологии, Мишка не нашел. Пришлось вспоминать расположение квартиры.

«Дом – вот он». – Птахин рассматривал район с горки.

Он до четвертого класса был влюблен в Маринку, до подъезда провожал, пока она с коня на физкультуре не упала.

Девчонка отличалась крайним упорством и несколько раз пыталась перепрыгнуть неприступный снаряд, неловко падая и вызывая ехидный смех одноклассников.

Птахин сначала переживал за нее и хотел, чтобы она прекратила позориться, а потом вдруг почувствовал безразличие и понял, что все – разлюбил. Парочка следующих нелепых кульбитов Маринки окончательно разрушила сладкую боль в груди. Странная все-таки эта штука – любовь.

«Когда же я в последний раз-то у них был? – Птахин направлялся к подъезду. – Года за два до переезда плюс три после – пять лет назад?»

Мишка любил и в то же время не любил бывать в уголке своего детства: слишком уж сильно изменился пейзаж.

На самом деле все осталось по-прежнему, только он стал намного выше ростом и то, что казалось раньше огромным, неожиданно уменьшилось.

Исчезли пятиэтажные «небоскребы», и съежились вертикальные стены поддерживающих откос парапетов. Сократились расстояния, и пропала тайна темного подвала со ступенями и дощатыми кладовками.

Неизменными остались лишь деревья.

Позже Мишка поймет, что они просто вместе с ним росли. Те же березки около дома, которые, со слов отца, сажал Вампилов, и тополя с осинами на газоне.

Паренек чувствовал себя Гулливером, быстро покрывая расстояния детства гигантскими шагами.

Дверь подъезда, где предположительно «прятались» археологи, конечно же оказалась закрытой.

Хорошо, что минут десять назад он пробормотал себе под нос:

– Необходимо открыть двери в Маринкином подъезде.

Надежда на шаманскую «технологию» тофаларки Сафы оправдалась. Когда осталась пара шагов, замок щелкнул и выпустил мальчишку лет десяти, глянувшего на Птахина с легким удивлением.

«Работает! – обрадовался парень. – Молодец шаманка!»

В ту единственную встречу он даже немного напугался, когда старуха принялась без предупреждения щупать ему голову. Костистые пальцы цепко хватали затылок, бесцеремонно поворачивали в разные стороны.

«Все так, – прошипела шаманка и спустя секунду стала рассказывать. По ее рассказам, выходило, что люди делятся по каким-то особым, невидимым, признакам. – Ты наш! – шептала ему старуха, пуская из трубки дым прямо в лицо. – Наш и свой. Только время наше уходит. Когда Бог стал общаться с людьми напрямую, мы с духами оказались никому не нужны. Здесь шаманы сохранились, потому что история познания Бога начиналась слишком далеко, и учение Его поздно сюда пришло, – мелко смеялась она. – Но Бог решает огромные дела, а разной ерундой ему заниматься некогда. Для этого и есть мы».

Из дальнейшего рассказа Сафы следовало, что стоит только попросить вслух о чем-нибудь, и духи ручьев, гор или даже домов выполнят любую твою просьбу.

«Из-за мелочей и жертвы не надо, – продолжала старуха. – А если что серьезное, то лучше у Бога просить, да с молитвой. По тебе видно, вольный ты человек: сможешь и духами повелевать, и милости свыше получать. А там, где жертва, – сторонись. Кормиться с двух рук – задача непростая, но ты разберешься. Следи за признаками. Духи общаются с каждым, а замечают это лишь единицы. Сны запоминай, мысли слушай. Взаимосвязано все. С тобой весь мир говорить будет – только прислушивайся».

После она подарила Мишке те самые самородки, что лежали сейчас в мешочке вместе с голубиной лапой, и посоветовала проглотить их, если вдруг останется он когда-нибудь голым. Расспросить подробно в тот раз не вышло: вернулся отец и утащил паренька к вертолету.

…Птахину повезло: профессор оказался дома.

Обстановка квартиры почти не изменилась. Те же громоздкие шкафы и стеллажи с книгами. Тот же полумрак и карболитовая настольная лампа на письменном столе.

Когда паренек напомнил, кто он, хозяин обрадовался.

– Привет! Давай проходи! – Профессор потащил Мишку в комнату за руку, радостно улыбаясь.

Птахину всегда это нравилось – неунывающая семейка! Устроился, как и шесть лет назад, в размятом и очень удобном кресле. Прервал обязательные попытки налить чаю и заговорил по существу.

Профессор увлекся поведанной Мишкой историей сразу и после вопросов: «Чем запечатано? В сухом ли месте лежало? Предполагаемый возраст?» – нежданный гость был-таки чаем напоен.

Птичью лапу из мешочка Мишка доставать не решился, только следил за реакцией профессора. Вроде ничего тревожного, но после того, как он сказал, что оставил находку отцу, вынимать лапку было совсем уже глупо.

Перед уходом договорились встретиться в запаснике краеведческого музея через неделю, когда из отпуска выйдет специалистка, она же хранитель.

Ветерок гнал вдоль бордюров мелкий мусор. Птахин медленно шел к своему бывшему дому.

Детская идиллия неожиданно была нарушена местным полусумасшедшим Юрой.

Он был старше Мишки лет на пять. Сидел сейчас на лавке, почему-то далеко от обычного места обитания, весело болтал ногами и радостно улыбался окружающим.

Птахина всегда при встрече с ним или ему подобными охватывало непонятное чувство паники. Невзирая на безобидность, такие люди, как Юрка, конечно, из другого, не человеческого мира.

Юрка уперся в Птахина взглядом и сразу перестал улыбаться.

– Не ходи никуда! – заговорил вдруг басом бывший сосед. – Не ходи!

– Куда не ходить? – опешил Птахин.