— А где она?

И оглянулась, смешная, словно я мог прятать дочь где то за кроватью или в кармане пальто.

— Умерла, когда ей было три годика. Долго болела.

— Грустно, — отозвалась малышка.

Она ещё не умела понимать всей глубины чужого горя. Слишком мала. Скучает по своей лже-маме. Хочет домой. Скоро я заберу её в настоящий, принадлежащий ей по праву дом, в котором она станет маленькой принцессой. А не дочерью матери одиночки, которая мотается из города в город, в попытке убежать от своих грехов, живёт на съёмных квартирах и оставляет ребёнка одного, выходя в магазин.

Ненавижу, напомнил я себе. Я её ненавижу. Я уничтожу её, но сначала заберу у неё ребёнка. Не украду в ночи, как поступила она. Я сделаю все по закону, так, чтобы ни один человек не посмел усомниться в законности прав моей дочери.

— Здесь страшно, — вдруг всхлипнула она. — Я хочу домой.

Я решился и погладил её по волосам. Тихонько, едва касаясь, но она все равно отстранилась. Живая, смешливая и общительная рядом с Ольгой, сейчас она поникла, я не узнавал её. Ничего, время лечит все. По крайней мере — раны душевные.

— Возьми зайца, — попросил я. — Он будет тебя охранять.

Она кивнула, но заяц так и остался сидеть, прислонившись к стене, грустно свесив уши. Я вышел. Юрист позвонил мне, когда я уже ехал домой, если можно назвать домом пустую квартиру, в которой я только ночевал. Но когда в мою жизнь вернётся дочка, все изменится.

— Анализы готовы, — сказал он. — Позвонили, но я дождался курьера с пакетом.

— Что в нем, — нетерпеливо спросил я, давя на газ.

— Не уверен, что мне стоит вскрывать конверт без вашего присутствия…

— Быстрее! — рявкнул я.

Я верил в то, что нашёл свою дочь. Верил, но где-то в глубине души жил страх, что эта маленькая девочка с моими глазами окажется чужой. Смешно, но кажется, я уже её полюбил. Не за что-то, просто за то, что есть. Отказаться от неё было бы слишком больно.

— Девяносто девять процентов вероятности, — тихо ответил юрист хрустнув бумагой. — Она ваша дочь, поздравляю.

Я понимала — все это неспроста. Днём трезво думать не получалось, а сейчас вот пришла в пустую квартиру, тихо, гулко и мыслей — миллион.

— Всё будет хорошо, — почти убедила себя я.

Нужно было отказаться от госпитализации, нужно. Но врач была так настойчива, а воспоминания о воспалении лёгких, которое Дашка перенесла в три года были страшными. Но тогда я была рядом с ней, каждый день в инфекционном боксе, на одной узкой постели. Все равно, главное, — рядом. А сейчас нет. И кажется, что от меня просто оторвали кусок. Лишили важного органа, без которого я не могу нормально функционировать.

— Пожалуйста, — просила я. — Мне не нужно питание, я заплачу, и мы уже лежали в больнице, занимая одно койко место…

— Тогда ваша дочь была младше, — заметил врач в приёмом покое, — а сейчас старше. По правилам больницы дети от пяти лет лежат одни. Да не бойтесь, мы же тут не монстры.

А мне все казались монстрами. И сейчас кажутся. Попыталась взбодриться крепким кофе — не вышло. Уснула, свернувшись калачиком в кресле, прижимая к себе свитер дочки, который хотела ей с собой дать, и забыла. Это так и продолжило меня мучить во сне, снилось, что я слоняюсь под окна и больницы и упрашиваю персонал забрать свитер, вдруг ей там холодно…

Проснулась глубокой ночью. Позвонила в больницу, там же дежурные, нарвалась на грубость и ответ, — никто твою дочку проверять не будет. Спит она. Завтра звони.

— Нужно тратить время рационально, — отметила я, пытаясь взять себя в руки. — Собирай вещи.

У нас было мало бумажных фотографий, их тяжело перевозить с места на место. Особенно мало — моих беременных. Их я ценила особенно. Всего шесть штук. Одна из них криво обрезана — так я избавлялась от мужа. Но его рука все равно осталась лежать на моем животе. От неё не избавиться. Так же не стереть страх из моих глаз.

Я поневоле погрузилась в воспоминания. Они, самые плохие, словно болото — стоит только ступить, так просто уже не выбраться.

Первым сильным разочарованием моего мужа была я. Ему казалось, что я недостаточно хороша. Чтобы он показывал меня людям, чтобы представлять своим друзьям. Я не так одевалась, не так ходила, не так говорила…

И с каждым его словом я становилась все более замкнутой и неуверенной в себе. Но тогда он меня ещё не бил, тогда я не знала, какой он сумасшедший. Жизнь с ним казалась мне стабильной. А стабильность — дорогого стоит.

А потом я забеременела. Он был рад. Он так хотел сына. Но второе узи показало, что у меня будет дочь. Я даже мысленно не хочу говорить у нас.

А третье — что у моей малышки серьёзные проблемы с сердцем. Что нужно много операций. Что будет сложно и страшно.

— К черту, — громко сказала я, разгоняя тишину квартиры. — К черту всю эту ерунду. Он слабак, ты знаешь, Ольга. Он не станет тебя искать, хватит бежать. Всё это — совпадение. А моя дочка совершенно здорова.

Потом я долго ходила по врачам. Они лишь разводили руками, тем более снимков узи не осталось, в спешке бегства я просто не успела их взять.

— Такое случается, — говорили они. — Может узи ошиблось. А может пороки компенсировались сами, такое тоже случается, благодарите судьбу.

Я благодарила. Горячо и жарко. Целовала маленькое личико своей совершенно здоровой дочки. Ангины и простуды это ерунда. С этим я справлюсь. Главное, что сердце в её груди стучит сильно и уверенно. А её отец… Я не хочу о нем думать. Я надеюсь, что он не будет меня искать, но тем не менее продолжаю бежать. И буду бежать дальше.

С этой мыслью я продолжила собирать вещи, даже немного повеселев. Поверила — все хорошо будет. Самоубеждение штука опасная. Налила очередной кофе, присела на подоконник. Это — моё любимое место. Летом открываю окна, ловлю тёплый ветер. Зимой любуюсь на детей лепящих снежных баб. Сейчас рано ещё, даже дворники не вышли чистить снег. Темно. Снега навалило, через него цепочка одиноких следов.

Всего третий этаж, поэтому двор мне видно хорошо. И машины. За парковочные места ежедневные тихие войны, и те автомобили, что стоят под моим окном я знаю наизусть. Красная — Лены. Значит успела опередить соседей, за неё я рада, шутка ли, трое детей. Все трое будут утром помогать откапывать родную лошадку от снега. Зелёная — молчаливого соседа снизу. А эта чёрная…я её видела. Номеров разглядеть не могу, но клянусь — видела. У своей работы. У больницы.

Страх залестывает с головой. Накидываю пальто, сапоги на голую ногу. Бегу вниз. Мне нужно знать. Я почти уверена, тот мужчина с ледяными глазами там. Он меня преследует. Он — вестник моего мужа.

Снега и правда много. Сразу пушистыми ледяными горстями сыпится в мои сапоги, обжигает холодом. Плевать. Подбегаю к автомобилю. Окна тонированы, разве это разрешено? Такие ни у кого не спрашивают. Хочу заглянуть внутрь, дёргаю за ручку. Заперто. Я чувствую, что он там.