— По лицу митрополита скользнула мягкая улыбка. — Трудная ныне грядёт пора, чадо. Но ты, Всеволод, поверь уж мне, старцу, своё возьмёшь. Сердце чует. Любимый ты был у меня ученик — в тебя, в разум твой верую я.

— Пойду я, отче. — Смущённый последними словами митрополита молодой князь торопливо поднялся со скамьи.

Он ценил Илариона, уважал его, ибо тот был человеком, взрастившим его духовно. И хотя вёл споры митрополит всегда гневно, был запальчив, часто взрывался, мог накричать, что совсем не подобало священнику, Всеволод испытывал к нему одни только добрые чувства, восхищался его умом и благодарил Бога за то, что тот даровал ему такого мудрого наставника.

— Что ж, ступай, — улыбнулся Иларион и на прощание перекрестил питомца.

Ещё немного растерянный, не осмысливший до конца всего, что говорил митрополит, молодой князь вернулся к себе в терем. В ту ночь он долго не ложился и всё ходил в полумраке, глядя в темноту и размышляя о будущем, о том, что может и должно случиться на Руси, если умрёт отец.

Глава 2

ЗАВЕЩАНИЕ ЯРОСЛАВА

Старый князь Ярослав чувствовал, что доживает последние дни. Вся жизнь, полная опасностей, побед, поражений, великих свершений и замыслов, незримо представлялась ему, и едва стоило закрыть глаза, как, словно из тумана, выплывали перед ним образы давно умерших людей.

Вот отец, князь Владимир Святославич, Красное Солнышко, Креститель, его холодные, беспощадные серые глаза, в которых читается железная воля, упрямство, уверенность.

На чём зиждется величие державы? Предки — деды, прадеды — полагали, на крепости меча, на силе. С мечом ходили на непокорные племена, лили потоки крови, уничтожали ради призрачной мечты о единении человечьи жизни. Олег Вещий, Игорь, Святослав — сколько ратных трудов свершили они, создавая огромную славянскую державу, которая раскинулась ныне на сотни вёрст от Двины до берегов Понта, от Карпат до Волги, сколь великое множество раз они усмиряли, покоряли, подчиняли чужую волю воле своей! Какие только правители, из каких только земель искали у них союза, покровительства, помощи! Но что значит величие, добытое мечом, кровью, убийством?! Отец первым понял: одной тупой силой не удержать людей в единой руке. Неизбежно в душах их подымется ненависть к насильникам, начнутся встали[49], бунты, и наступит рано или поздно час, когда не останется силы, чтобы сохранить державу. Сколько было примеров — древние деспотии, Рим, империя франков, Великая Моравия.

Значит, нужен иной путь. Сплотить людей, полагал князь Владимир, должна вера. Всегда скорый на руку, отец никогда ни в чём не сомневался, не колебался, шёл вперёд твёрдо и уверенно, но это было дело, которое определяло судьбы Руси, будущее многих поколений, и торопиться здесь никак было нельзя. Поначалу отец склонялся к старой вере, ставил повсюду идолов, потом сам тайно принял христианство, и лишь много позже, спустя несколько лет, решился наконец крестить Русь.

Ярослав глухо застонал. Лица отца он уже не видел. Только глаза его, жестокие, упрямые, всё стояли перед ним, застывшие, немигающие, словно говорили они, напоминали: «Вот, Ярославе, и твой час пробил».

Отче, отче! Ответь мне: могут ли сила и вера сохранить на века единение державы? Молчишь... А я скажу тебе, — тихо шептал старый князь. — Нет, мало этого. Вера прививается не за день, не за два, не за сто лет даже. Меч же порождает ненависть, как кровь порождает кровь. Это ты уразумел. Уразумел и я. Когда волхвов в Суздале повесить велел, неотступно о том помнил.

Но, помимо веры, нужно ещё иное — просвещение, цель и закон. Без этого даже самая великая и могучая держава рассыпается в прах. Он, Ярослав, всю жизнь без устали просвещал людей, создавал в городах школы, даже для бедноты, собирал книги, призывал из Ромеи учёных богословов. У себя в Киеве устроил он библиотеку, в которой хранилась без малого тысяча драгоценных свитков и редкостных книг в тяжёлых, богато украшенных окладах. Просвещение, думалось Ярославу, должно убить в людях злобу, ненависть к ближнему, должно сделать их лучше. Но просвещение невозможно без красоты — человек, не видя красоты, не потянется к книгам, не захочет знать грамоты; красота же невозможна без Бога.

Долгое время казалось Ярославу: что-то он тут недопонимает, что-то недоделывает. Наконец, додумался он выстроить в Киеве собор, подобный Константинопольской Софии. Возвели зодчие диво дивное, розовое, с покрытыми свинцом куполами, поражающее взор красками. Столь великий храм, каким стал Софийский собор, полагал Ярослав, будет гордостью всей Руси и смягчит ожесточение сердец. Глядя на него, люди ощутят свою причастность к этой красе, почувствуют себя единым народом.

Но, кроме просвещения, красоты, веры, нужно единство цели — только оно может крепко сплотить люд. Много воевал Ярослав с братьями и племянниками, изведал и радость славных побед, и горечь тяжких неудач, не раз приходилось ему подавлять бунты непокорных людинов, но когда вырастала перед Русью опасность — будь то печенеги, торки, нурманы[50] или ляхи[51] — народ вставал воедино: простолюдины забывали ненависть к боярам, бояре — страх перед беднотой, князья — свои распри. Так цель объединяет людей. Но как обрести эту цель? Какая может быть иная единая цель, кроме отпора нашествиям иноплеменных? Ярослав не знал.

С годами уяснил он себе ещё одну истину: держава не существует без закона. Закон, если ему следовать, способен удержать многих людей от греха, уладить миром споры, установить справедливость. Но никакой закон, сколь бы ни был он хорош, не сможет удоволить всех. Вот он, Ярослав, создал свою «Русскую Правду», а всем ли она по нраву? Конечно, нет. Обязательно сыщется тот, кто захочет закон обойти. Так и ряд — порядок наследования, который хотел теперь он, Ярослав, установить, не всем придётся по душе. И тогда... Сыны, как волки лютые! Князь беспокойно заёрзал в кресле.

Вспомнилось ему давнее грозовое лето 6523 от Сотворения мира[52]. Страшный, самый страшный год его многотрудной жизни. Умирает отец, столь нежданно, что вся Русь в смятении. Он не оставил завещания, и они, двенадцать сыновей, вступили в кровавую свару. Как живые, предстают перед старым Ярославом единокровные братья Борис и Глеб, убитые Окаянным Святополком, их чистые, юные лица, наивные, полные жизни. И вдруг... Вот они оба в гробах. Ярослав прослезился.

Он чтил память братьев, добился признания их святыми, создал церковь в Вышгороде[53] в их честь. Родство со святыми призвано было, по его мысли, укрепить княжескую власть и