суды и суждения. Проповедник порицает крайние взгляды (распространенные, видимо, в нестяжательской среде), будто нельзя осуждать никого. А как же тогда устраняться от зла? - резонно замечает Артемий. Невозможно отказаться от спора, а следовательно, и от осуждения в области богословия, невозможно не отстаивать истину. Не следует лишь судить „прежде времени", присваивая себе право решать человеческую судьбу.

„Возбраняет же апостол судить друг друга, - пишет Артемий, - в человеческих вещах, чтобы никто не осуждал по поводу еды, питья или праздника". Следует лишь уклоняться от злых обычаев мира, уводящих от спасения души: „Что за пользу получит человек, - говорит автор словами апостола, - если весь мир приобретет, душу же свою погубит или даст измену за душу свою?" „Имея пищу и одежду, - призывает Артемий адресата и его братию, - этим довольны будем. Хотящие богатеть впадают в напасти и похоти многие, коие погружают человека в мятеж и погибель. Ибо корень всему злу есть сребролюбие, говорит божественный апостол. Усердно последуй божественным писаниям и их словами, как живой водой, напояй свою душу, и старайся насколько возможно действовать по ним. И обличать обидящего, - возвращается Артемий к теме суда, - надо благовременно, не страстью своего отмщения, но желанием братнего исправления".

Автор не напрасно затеял этот разговор, поскольку среди заволжских аскетов появились крайние воззрения. Их носители считали необходимым жить в абсолютной чистоте и воздержании, принципиально осуждали брак, заставляли братию жестоко ограничивать себя в еде и питье, утверждая, что только так можно спасти душу. Артемий видел в этом отклонение от гуманистических идеалов христианства и не мог не вступить в спор с братией.

Для монахов, давших обет чистоты, брак запретен, пишет он, ибо это значило бы нарушение божьего обета, осквернение возводимого в душе храма. И все же „лучше жениться, чем разжигаться похотью". Для мирян брак законен, по апостолу: „Честен брак и ложе нескверно. Только блудников и прелюбодеев судит Бог". Лгут и лицемерят те, кто требует ограничивать себя в еде. По евангелию всякое создание божье хорошо, нет ничего, что было бы плохо само по себе; только тому, кто помышляет о чем-либо скверно, - тому-то и вправду бывает скверно. „Не нечисто Божие создание, но мы немощны". Недаром в правиле апостольском сказано: „Если кто брака, и вина, и мяса отрицается не ради воздержания, но гнушаясь - да отлучится". Очевидно, что „не пища зло и питье, зло - объедение и пьянство, не женщина зло - но блуд".

Духовная сторона жизни в проповеди Артемия, безусловно, превалирует над внешним благочинием. И в отношениях между братьями монахами он требует ни на миг не забывать главную заповедь любви к богу и ближнему.,,Некушающий чего-либо кушающего да не осуждает, и кушающий некушающего да не укоряет… И еще: блюдите, чтобы власть ваша не была преткновением немощным. Да не погибнет немощный брат в твоем разуме, когда за него Христос умер!… Если из-за еды твой брат скорбит, то ты уже не в любви ходишь: царство Божие ведь не еда и питье, но правда, мир и радость о Святом Духе". Христос „не заповедь положил есть или не есть, но всюду учил стремиться к благу ближнего", будь то еврей, грек или христианин, „ища не свою пользу, но многих, да спасутся". Понятно, что, если твое поведение служит соблазном более слабому духом, воздержись. Лучше вовеки не есть мяса, чем брата своего соблазнить.

В заключение Артемий подчеркивает различие между „законным писанием", которое следует изучать и почитать: Библией (с деяниями и посланиями апостольскими), трудами св. отцов, апостольскими и соборными правилами (не всеми, но согласными со Священным писанием), - и литературой людского домысла (например, житиями, где описана девственная жизнь святых в браке, что не может быть правилом). Заменяйте словопрение о внешних обычаях мудрым познанием божьего закона, призывает Артемий заволжских старцев и всех, кто мог прочесть его послание, и живите достойно евангелия!

Проповедь Артемия, порождавшая „неуправляемых верующих и явственно направленная против обычаев иосифлянского духовенства, завоевывала все большую и большую популярность. Дошла она и до царя Ивана Васильевича, еще не получившего прозвания Грозный и проявлявшего в это время особое рвение к религии (под влиянием жены Анастасии и духовника Сильвестра). При подготовке Стоглавого собора в начале 1551 года старец Порфирьевой пустыни был вызван в столицу. Он не участвовал в работе открывшегося 23 февраля собора, но охотно высказал царю и написал для собора свое мнение, в том числе о церковном землевладении: следует „села отнимати у монастырей".

Во всей истории с вызовом Артемия явственно чувствуется рука протопопа Сильвестра, занимавшего довольно сложную политическую позицию и входившего в правительство компромисса. Так, по приезде Артемий не был сразу допущен к государю и именно Сильвестр получил якобы задание Ивана IV „смотреть в нем всякого нрава и духовной пользы". Протопоп должен был убедиться, что заволжский старец не станет его противником в духовном влиянии на царя, и во время беседы действительно не обнаружил у Артемия опасного честолюбия. „От уст Артемьевых учения книжного довольно мне показалось, - заявил Сильвестр, - и доброго нрава и смотрения исполнен был". К этому отзыву присоединился союзник Сильвестра поп Благовещенского собора Симеон.

В результате Артемий был допущен до беседы с царем. Полагают, что его рассуждения повлияли на формулировку Иваном IV девяти вопросов из тех, что царь поставил перед участниками собора3. Общение царя с Артемием, по замыслу Сильвестра, помогало уравновесить сильную позицию правого крыла стяжателей, позволяя самому протопопу, по обыкновению, лавировать близко к центру, не подставляя себя под удар. Однако закрепление влияния на царя такой сильной, хотя и не честолюбивой личности, как Артемий, не входило в планы Сильвестра. После единственной аудиенции заволжский старец смог только написать царю письмо (несохранившееся). Не сохранилось и его послание участникам Стоглава, завершившегося, как известно, компромиссом в пользу иосифлянского духовенства.

Неожиданно было последовавшее после собора назначение Артемия на вакантное место настоятеля крупнейшего и богатейшего Троице-Сергиева монастыря. Интерес протопопа Сильвестра, выбивавшего у иосифлян важную должность, понятен. Сложнее понять мотивы нестяжателя, согласившегося возглавить братию одной из наиболее стяжательских обителей „по братскому прошению и по государеву велению".

Однако Артемий согласился на столь значительную жертву не без условий. Прежде всего, к нему в монастырь был переведен выдающийся литератор и просветитель Максим Грек, находившийся после вторичного осуждения (за критические высказывания) в заточении в Тверском Отроче монастыре. Источники прямо говорят, что царь с согласия митрополита освободил Максима „по упрощению Троицкого Сергиева монастыря игумена Артемия" и дал престарелому писателю „место