— Да, безусловно. Но наша школа предназначена для девушек, а не для Фредди Мейберна. И я выбрала эту пьесу, чтобы научить умению держаться, уверенности в себе и дикции вас, а не его.

— А кроме того, — снова вмешалась Элизабет, — мы с Мэри Могри уже не одну неделю репетируем, и я не хочу быть Меркуцио, если Фредди Мейберн будет играть Ромео. От него пахнет чем-то неприятным.

— Ничего подобного! Это модный французский одеколон.

Похоже, все они слишком хорошо знакомы с Мейберном. Эмма хлопнула в ладоши, чтобы привлечь к себе внимание.

— Никаких перемен ролей! Если вам непременно хочется вызвать восхищение мистера Мейберна или кого-либо еще, постарайтесь как можно лучше сыграть в спектакле.

— Да, мисс Эмма, — сникнув, согласилась Джейн.

— Вот и хорошо. Почему бы нам до ленча не пройти снова сцену бала у Капулетти? Акт первый, сцена пятая.

— По крайней мере в этой сцене мне не надо целовать Мэри, — пробормотала Джейн и, круто повернувшись, вернулась на сцену.

Эмма села на скамью во втором ряду. После того как из монастырской церкви были убраны довольно мрачные деревянные изваяния апостолов, помещение превратилось в превосходный зал, подходящий для театральных представлений.

Девушки, не участвующие в сцене бала, расположились рядом.

— Начинайте, — обратилась Эмма к мисс Перчейз, преподавательнице латыни и вышивания, которая отвечала за занавес.

— Мисс Эмма, — Элизабет Ньюкомб, сидевшая впереди, обернулась к ней, — расскажите нам, какие были кареты.

— Но не во время же репетиции. Сядьте прямо, лицом к сцене, Элизабет. Уважайте своих соучениц, и они будут относиться к вам с таким же уважением.

Элизабет послушалась, но пробормотала:

— Вы никогда ни о чем нам не рассказываете.

— Воспитанные леди не сплетничают, — возразила Эмма.

— Скажите по крайней мере, эти люди — были ли они красивы? — прошептала Джулия Потуин с задней скамьи.

— Я не заметила, — ответила Эмма, но ей тут же вспомнились светло-зеленые глаза. — Но что гораздо важнее внешности…

— Деньги, — выпалила Генриетта Брендейл, и Эмма услышала за спиной дружные, хотя и приглушенные смешки.

— И все-таки, Генриетта?

Хорошенькая брюнетка вздохнула и, теребя локон длинных волос, произнесла:

— Порядочность.

— Но разве…

— Нет, Мэри, — поднявшись с места, крикнула Эмма одной из участниц репетиции. — «Подобно яркому бериллу»[5], а не «светилу».

— Но «светилу» звучит более поэтично!

— Возможно, дорогая, но Шекспир решил, что «берилл» все же лучше.

— Ладно.

Мэри повторила реплику правильно, и Эмма снова опустилась на скамью. Со вчерашнего дня эти зеленые глаза почти полностью занимали ее мысли, отвлекая от повседневных дел: репетиций, составления бюджета, организаций летней программы занятий. Никто в округе не слышал о гостях лорда и леди Хаверли, особенно о медногривом льве, а Эмме никак не удавалось придумать причину, по которой она могла бы нанести им визит и что-нибудь разузнать. А впрочем, все это глупо — Эмма никогда, даже будучи совсем юной девушкой, не позволяла себе витать в облаках и хотела бы надеяться, что в свои двадцать шесть лет не стала глупее.

Кто-то тронул ее за плечо.

— Что такое, Молли? — обернувшись, спросила она служанку.

Та протянула ей записку:

— Тобиас сказал, что это от лорда Хаверли.

Странное предчувствие вдруг взволновало Эмму. Она медленно — чтобы не подумали, что ей не терпится, — развернула листок, прочла послание — и сердце ее забилось с удвоенной силой.

— Оказывается, меня хочет видеть лорд Хаверли, и как можно скорее.

— Ой! Может, вы там познакомитесь с гостями! — Головка Элизабет опять показалась из-за высокой спинки скамьи первого ряда.

— Обычно мы с лордом Хаверли обсуждаем проблемы, связанные с академией. — Эмма снова встала. — Мисс Перчейз!

— Да, мисс Эмма? — Латинистка высунула голову из-за занавеса.

— Не прочтете ли вы за меня реплику кормилицы?

— Я?

— Да, мисс Перчейз. Мне необходимо срочно ехать в Хаверли. — Эмма пошла к дверям, на ходу бросив Молли: — Скажите Тобиасу, чтобы оседлал Пимпернелу.

— Хорошо, мисс Эмма.

Пока она поднималась к себе, чтобы переодеться в костюм для верховой езды, ее возбуждение росло. Чтобы успокоиться, Эмма попыталась трезво оценить обстановку. Его, то есть всех их может не оказаться дома. В такой прекрасный день она, например, обязательно поехала бы на прогулку, конечно, если бы ее не ждали какие-то неотложные дела.

Во дворе академии Тобиас Фостер, помощник конюха, привратник и вообще человек, выполняющий самые разные поручения, помог Эмме сесть в седло, и она пустилась в путь.

Ей уже давно следовало поехать в Хаверли — задолго до приезда гостей. Крыша школьной конюшни нуждалась в ремонте, равно как и кирпичная стена, ограждавшая поместье. Школа могла позволить себе произвести подобный ремонт, но Эмме хотелось потратить эти деньги с большей пользой. Лорд Хаверли всегда предлагал ей помощь в подобных расходах, и, кроме того, она собиралась спросить его, нельзя ли будет на время ремонта крыши разместить пять лошадей в его конюшне.

Приехав, Эмма оставила свою лошадь на попечение конюха и, обогнув дом, поднялась по невысоким ступеням, ведущим к дверям парадного входа. Дворецкий открыл дверь еще до того, как она постучалась. Эмма приветливо улыбнулась ему:

— Как вам это удается, Хоббс?

— У меня очень хороший слух, мисс Эмма, — ответил дворецкий, пропуская ее в просторный холл.

— Тогда понятно.

— Кроме того, мне известно, что вас ждут. — Суровое лицо Хоббса расплылось в улыбке.

Дом казался тихим и опустевшим — только несколько слуг почти бесшумно прошли через холл. Эмма поднималась вслед за дворецким в кабинет графа и вдруг невольно почувствовала огорчение, но тут же одернула себя: ее вполне устраивало общество хозяев дома, а до их гостей ей нет никакого дела. Хоббс отправился искать графа, а Эмма подошла к столику с шахматами.

Белые на шахматной доске уже продвинулись на один ход, и, немного поразмыслив, она сделала ответный ход слоном. Они с графом разыгрывали эту партию уже почти два месяца. Ей следовало бы почаще здесь бывать, подумала она.

— Эмма!

Она обернулась и увидела графа, входившего в кабинет. Он казался очень взволнованным. «Зачем я ему так срочно понадобилась?» — спросила себя Эмма, но постаралась ничем не выдать своего удивления.