— А можно мне с ней? — нянька упала на колени, потянув за собой скатерть со стола. Звон бьющейся посуды заставил государыню остановиться.

«И чего творит? Радовалась бы, что отвязалась. И ведь не в деньгах дело. Какие в монастыре деньги?»

— Мне все равно, — произнесла, чуть повернув голову.

— Значит, можно?

— Я же сказала, мне все равно.

* * *

— Ну, вот и все! — одетая в удлиненную душегрейку, из-под которой проглядывало простое шерстяное платье, и замотанная в шарф по самые глаза нянька хлопнула ладонями по коленям и, выждав мгновение, когда царевна вынырнет из тревожных дум, поднялась с софы. — Пора!

Служанка, вскочившая с узла, в котором были увязаны нехитрые пожитки Мякини, вытерла краешком платка слезы и последний раз расцеловалась с ней.

Стелла, сделавшая было шаг к Гласе, чтобы тоже попрощаться, смутилась, когда та отпрянула. Как-то в волнении последних дней забылось, что служанки боятся прикосновений царевны, хотя ни с одной из них она никогда не обнималась.

Резко развернувшись, Стелла направилась к двери, которую широко распахнул поджидающий путешественниц стражник.

Царевна замерла на крыльце. Морозец, обычный в северных краях в конце осени, пощипывал щеки и щекотал нос.

Стелла с тоской взглянула на виднеющийся в предрассветной тьме угол монументального толстостенного здания, окна которого подслеповато смотрели в серое небо. Ни огонька, ни движения занавесок.

Надежды, что на тропинке появится государь, торопящийся попрощаться с дочерью, не оправдались. Уехал на охоту, будто другого времени не нашел. Нахохлившиеся вороны, словно черные бусины, унизавшие голые ветви деревьев, да пес, спешащий по своим собачьим делам — вот и все провожатые.

Поправив меховую шапочку, Стелла осторожно спустилась по обледенелым ступенькам. Из открытой двери повозки, напоминающей небольшой дом на полозьях, пахнуло теплом и свежеиспеченным хлебом — Мякиня запаслась на дорогу провизией. На заднике кучер стягивал ремнями пару сундуков и нянькин узел — вот и все, что позволили взять из отчего дома.

Вечером, после визита царицы, появились две фрейлины, которые сами собирали вещи царевны. Никаких парчовых платьев и бархатных кафтанов. Даже подарки отца велено было оставить. «В монастыре негоже драгоценностями кичиться». Стелла смотрела на дерганные движения расшвыривающих тряпки женщин равнодушными глазами. Какая разница, в чем уходить из привычной жизни, в которой для тебя нет места? Хоть голой.

— Кошку, кошку забыли! — к повозке подскочила Глася. Корзину, обвязанную тканью, чтобы пушистый зверь не сбежал, сунула в руки няньки. — Велено с вами отправить.

— И то славно! — качнула головой Мякиня. — Втроем и веселей, и теплей.

Царевна отвернулась к окну. В щель между занавесками был виден царский дворец. Темный, холодный. Ставший в одно мгновение чужим.

Повозка тронулась, заставив откинуться на мягкую спинку сиденья, которое при случае превращалось пусть не в широкую, но достаточно удобную кровать. Угли в чаше, вделанной в пол, дрогнули и ненадолго осветили напряженные лица изгнанниц.

Служанка снаружи завыла, будто провожала покойников. Пропуская всадников, которые были отряжены для сопровождения царевны в монастырь, Глася оступилась и рухнула в снег. Так и сидела, растопырив ноги, пока повозка не скрылась за ажурными воротами. Ей было жалко всех троих. И несчастную царевну, и ее старую няньку, и привязавшуюся к изгнанницам кошку. Они целый год были ее семьей, в которой не кичились ни родовитостью, ни богатствами. А теперь неизвестно, к кому отправят прислуживать. Одни змеи остались.

— Уехала? — царица коротко взглянула через плечо на Литу. Та кивнула. Обе были простоволосы, на плечах теплые халаты без застежек, в вырезе которых виднелись ночные рубашки, расшитые шелком. — Теперь можно выдохнуть. И Янушке лучше стало. Не горит уже.

Ирсения сидела на краю огромной кровати и держала за руку спящую дочь. Влажные волосы той растрепались по подушке. Мать наклонилась и вытерла со лба девочки бисерины пота.

— Едва не убила, окаянная…

— Да, — подхватила фрейлина, — еще визжала при том: «Так ей и надо! Пусть помрет!».

Лита сжала губы, чтобы не наговорить лишнего. Она всего лишь чуток покривила душой — тут прибавила, а тут слово заменила на другое, но кто будет разбираться, что Стелла кричала совсем иное: «Так надо! Так надо! Иначе она умрет!». Исказила самую малость. Теперь-то можно: большего наказания, чем ссылка в монастырь, и не придумаешь.

— Кто же знал, что она такую гадость задумала! Извести родную сестру! — княгиня Литания всплеснула руками. — А все из-за зависти! Наша малютка словно ангел белокурый, а как румянец разыграется — так и вовсе на пол-лица! Краше девочки во всем царстве нет!

— Прекрати! Никакая она ей не сестра, — царица одернула разошедшуюся фрейлину. — Грех отцовский. А теперь и вовсе никто. Даже имени лишится.

— А что? Правду сказывают, что в том монастыре имя из родовых книг вычеркивают, а взамен, будто собакам, клички дают?

— Да, верно. Не услышим мы больше никогда о царевне Стелле. Если не в болотах монастырских сгинет, так божьи прислужницы из нее всю душу вытрясут. Строгие не по чину.

— А что царь-батюшка на сей счет сказал? Всегда же горой за волчонка стоял.

— Случай с Янушкой и помог. Государь не мог поверить, что его старшая дочь на такую подлость способна. Но… — царица помялась, прежде чем продолжить. Перейдя на шепот, произнесла такое, что фрейлина за сердце схватилась: — Ему сам эрийский посол посоветовал туда царевну отправить. Мол, правители Эрии в курсе…

— Стыд-то какой. На весь Союз ославились.

— Тревожно мне, — царица поправила одеяло и, поцеловав руку дочери, поднялась. — И государю нашему тревожно. Столько странного в мире делается. Только отошли от вестей о драконьей угрозе, что красной волной с юга летела, так теперь ведьмы головы подняли. То тут, то там вылавливают способных к колдовству.

Фрейлина в ужасе прижала руку к шее.

— Так наша не одна такая?

— Не одна. Поговаривают, что все началось именно тогда, когда в серебряной горке мертвую ведьму нашли…

— Я помню тот случай, как раз в Южной Лории у родственников гостила. Жуть-то какая… Я слышала, что младенчик, что в той яме родился, переходил из семьи в семью…

— Да. Странные совпадения. Где бы ребенок не оказывался, его покровитель умирал. Сначала его прабабушка…

— Но то понятно, ей чуть ли не сто лет было…

— А староста? — царица, предвидя возражения фрейлины, поспешила добавить. — Для тех краев пятьдесят не старость, но он и недели не прожил. Удар случился. Потом его жена, вроде как от чахотки… Ох, не верю я в эти совпадения.

— Но не сразу та померла. Не сразу. Вроде как долг, мужем взятый, исполнила. А сейчас где приемыш? — княгиню передернуло, стоило представить, что такое «совпадение» могло бы постучаться и к ней в дом.