— Я, конечно, причиняю вам, доктор, некоторое беспокойство, но мне и самой неловко от обстоятельств, в которые я, как женщина, вынуждена ввести вас…

— О каких таких обстоятельствах вы говорите? — посмотрел на нее Факс, подпустив как можно более строгости в свой взгляд. — Ваша неловкость совершенно напрасна. В нашей с вами ситуации нет ни женщины, ни мужчины, но есть врач и пициэнт. И только, — добавил он, уже легитимно переводя взор на полуприкрытую грудь.

В глазах Марии Терезы промелькнула смешинка, и она, как бы дернувшись от боли, оголила всю грудь. И грудь была великолепна. Большая, идеальной формы и упругая на вид, она словно призывала одарить ее лаской и сама обещала ласку и негу, и темный сосок, дерзновенно восставший на вершине груди, нахально взывал к немедленному к ней прикосновению.

Факс и прикоснулся. Нечаянно. По крайней мере, так было подано им самим и воспринято гофмейстериной. На сем врачебный досмотр был закончен, и оглашено докторское резюме:

— Как вы и предполагали, госпожа гофмейстерина, — начал Факс тоном бывалого лекаря, — вывих ступни, действительно имеет место быть. Для лечения сего назначаю вам холодные ванны для ноги и примочки, разжижающие скипевшуюся кровь и телесные соки. Суть сих примочек: холодная вода, уксус, виноградное вино, французская водка, винный спирт и увар из хины. Если чего-то не имеется в наличии, велите вашим слугам немедленно купить все недостающие компоненты в ближайшей аптеке. Примочки я изготовлю. Что же касается ушиба под грудью, — Факс задумчиво потер пальцами висок и с тревогой посмотрел на Марию Терезу, — то все складывается к тому, что у вас скорее всего сломано ребро…

— Ах! — воскликнула бедная женщина и с невыразимой мольбой посмотрела на Факса. — Надеюсь, доктор, вы не оставите меня в моем положении?

— Мой врачебный долг не дозволит оставить вас в таком болезненном состоянии, — твердо заверил ее Факс тоном, не позволяющим даже усомниться, что при необходимости он, не раздумывая и не колеблясь, положит под нож гильотины свою голову вместо головы гофмейстерины. К тому же молодой доктор явно чувствовал ниточку взаимной симпатии, завязавшуюся между ним и Марией Терезой, которая, возможно, могла привести к дружбе, коя в свою очередь приводит к более тесным сношениям между мужчиной и женщиной. А тесных сношений с Марией Терезой Альберту Факсу сильно хотелось. К тому же он чувствовал себя человеком, уже близким к гофмейстерине. Ведь лицезрение интимных мест у одного человека другим, согласитесь, как-то сближает.

Через час Альберт, имеющий опыт во врачевании вывихов, уже ставил хинную примочку на ногу Марии Терезе и ловил на себе ее благодарственные взгляды. Компрессам же, излечивающим переломы и раздробления членов, его научил незабвенный наставник и учитель и некоторым образом родственник профессор Блюменбах. Арквебузада Блюменбаха была лучшим и испытанным лекарствием при переломах; ею Факс излечил сломанную ногу молочника Йозефа Корнейчука, ею же поставил на ноги престарелого барона Виельготта, коего переехал покойницкий катафалк. Оной же арквебузадой, составленной с чрезвычайным соблюдением таинственности, из воды, перегнанной из щавеля, чистейшего винного спирта, сахара и купоросу, Факс и принялся лечить сломанное ребро гофмейстерины, перед каждым новым компрессом смачивая припухлость свинцовою водою.

Его желание тесных сношений с Марией Терезой сбылось между снятием третьего и поставлением четвертого по счету компрессов, когда сломанное ребро уже не причиняло гофмейстерине особой боли. Когда Факс отнял компресс и принялся протирать припухлое место свинцовою водою, он вдруг почувствовал прикосновение к своей голове пальцев Марии Терезы. Они стали нежно перебирать его светлые курчавые волосы, и он замер, уставившись на мгновенно отвердевший прямо на его глазах сосок, похожий на замеревшего часового, увидевшего прямо на него идущего прохожего и готового дать немедленный отпор. «Стой, кто идет?» — как бы говорил сей часовой. Альберт поднял свои голубые глаза на гофмейстерину, встретился с ее затуманенным взором и понял, что никакого отпора не будет. Он поймал губами ласкающую его волосы ладонь и нежно поцеловал ее в самую серединку. Затем принялся страстно целовать щеки, лоб и губы придворной дамы и, наконец, обвил губами твердый сосок. Мария Тереза издала тихий стон и обеими руками прижала к себе Факса. Альберт, лаская одной рукою ее грудь, заскользил другой рукою по ее животу, протиснул ее под пояс панталон и положил ладонь на завитки волос. Кровь горячей волной прихлынула к его голове, когда Мария Тереза сама раздвинула ноги, пропуская его ладонь дальше, к повлажневшим лепесткам вместилища. А через минуту полные ноги гофмейстерины уже обвивали оголенные ягодицы Факса, и он бился над ее телом, как какой-нибудь пойманный в сачок подалириус или махаон.

Три недели длилось лечение госпожи фон Зальц марбургским практикующим врачом Альбертом Факсом. Иногда, когда того требовали обстоятельства, Факс пользовал больную по нескольку раз на дню и не единожды оставался в замке на несколько дней, забывая о себе и самозабвенно исправляя свой врачебный долг даже по ночам. Естественно, результаты столь интенсивного лечения не преминули сказаться: сломанное ребро Марии Терезы благополучно зажило, еще ранее излечилась вывихнутая нога, а сама гофмейстерина приобрела такой цветущий вид, что тридцати четырех лет ей уж точно было не дать. К тому же в положенный срок не пришли месячные очищения, о чем фрау фон Зальц не преминула сообщить своему доктору.

— Ты рад, Альбик? — спросила она его, сияя. — Ну скажи, мой херувимчик, что ты рад!

— Чему? — ошарашенно сморгнул Альбик.

— Тому, что у нас будет ребенок, — ласково провела Мария Тереза по щеке Факса. — Я велела своему архивариусу поднять родословную нассауских Факсов, и он выяснил, что твои предки в шестнадцатом веке были баронами. Потом твои предки стали служить Богу и утеряли титул. Мы вернем тебе этот титул. Уж я постараюсь, можешь не сомневаться. Ты снова будешь бароном, а не простолюдином. И тогда мои братья фёрсты фон Готтлиб ничем не смогут помешать нашей свадьбе.

— Что? — снова сморгнул Альберт.

— Что что? — нахмурила бровки ее сиятельство.

— А что? — переспросил Факс и посмотрел на придворную даму чистым и ясным взором.

— Ты что, не рад? — капризно поджала она губки.

— Рад, — лучисто улыбнулся ей Факс, поняв, наконец, какое уготовано ему будущее сей зрелой фрау, причем без его спросу. — Еще как рад! Я ведь, честно признаться, как увидел тебя, так сразу и решил: хочу от нее ребенка. И чтобы потом пожениться. Да!

Говоря все это, он заметался по комнате, явно о чем-то лихорадочно соображая, однако не переставая счастливо улыбаться и заламывая в блаженном экстазе руки. Затем он бросился к гофмейстерине и, страстно лобызая ручки, пробормотал:

— Я должен немедленно отписать о своем счастии отцу.

— Хорошо, милый, — поедая глазами Факса, заулыбалась Мария Тереза. — Хорошо, мой херувимчик, мой обаяшка! А я сегодня же начну хлопотать о возвращении тебе титула барона. О, как мне хочется тебя съесть, мой пупсик…