Она не попросила. И отправилась на каторгу. Гордая, прямая. Несломленная. Зная, что обратно уже не вернётся...

Но до этого было ещё далеко. А тогда она читала нам из присланного учебника...

«Никогда ни Германский Рейх, ни германская нация не были врагами других наций. Германская армия воевала с бесчестными политиками, ввергшими свои народы в ужасную войну. И чтобы как можно скорее покончить со страданиями людей по обе стороны фронта, офицерами Генерального Штаба была создана теория „молниеносной войны“. Она позволяла быстро окружить армии противника, принудить их к сдаче без большого кровопролития. Рассмотрим для примера операцию германской армии на Балканском полуострове...»

«Никогда германский народ не испытывал никаких отрицательных чувств к великому русскому народу, который не раз оказывался союзником германского народа, как, например, во время Освободительной Войны 1813 – 1815 годов или во время Франко-Прусской войны 1870 года... И во время Второй мировой войны германская нация не сражалась с русским народом. Война велась против коммунистического режима Советского Союза, режима, причинившего неисчислимые бедствия своим собственным гражданам, ограбившего рабочих, отобравшего землю у крестьян и уничтожившего всех образованных людей, несогласных с его политикой...»

И так далее и тому подобное. Ложь, сплетённая с правдой, – самый страшный вид лжи....

Но мы знали правду. Знали, кто дошёл до Берлина. И что война прекратилась отнюдь не в результате «секретных пятисторонних переговоров полномочных представителей в Берне, завершившихся подписанием мирного договора в Потсдаме, предопределившим грядущее воссоединение великой Германии». Мы помним наше знамя цвета крови над серыми куполами поверженной вражьей столицы.

Мы помним, пока мы живы. Или, вернее, можно сказать – мы, русские, будем жить, покуда помним всё это.

...Вокруг имперского штаба день и ночь вышагивали патрули – просто так, для порядка. Вздохнув, я двинул прямиком ко входу – двери в два человеческих роста, резной дуб, начищенная бронза; хоть сейчас в музей.

Как известно, Империя там, где её армия. Следовательно, там, где на ветру трепещет имперский штандарт с угрюмым орлом, непременно должна стоять лагерем и пехота означенной империи. Старая как мир истина.

У нас на Новом Крыму народу не так уж много, и у нас оставили не корпус, не дивизию и даже не полк. Всего-навсего отдельный десантно-штурмовой ударный батальон «Танненберг» из состава той самой Третьей Десантной дивизии «Мёртвая голова», в которой, собственно говоря, мне и предстоит служить.

И, кстати говоря, помимо всего прочего, солдаты и офицеры батальона «Танненберг» слыли большими специалистами по контрпартизанской борьбе.

Одно утешение – батальон «Танненберг» был именно «батальон», то есть Battalion, а не Abteilung[2].

А ещё, само собой, у нас открыли вербовочный пункт. Тоже старая как сама идея империй истина – новых солдат следует искать в том числе и там, где теряешь старых.

Вербовщики по первости устроились отдельно от штаба, в уютном особнячке. Особнячок этот вначале регулярно забрасывали презервативами с краской – здоровенный штурмовик в бронежилете и с «манлихером» поперёк широченной труди только ухмылялся, ловко уворачиваясь от летящих в него разноцветных снарядов. Выкрики толпы, похоже, нимало его не трогали.

Потом нашим надоело кидаться. У всех мало-помалу нашлись другие дела – Империи тоже требовалось пить-есть, желательно повкуснее, и цены на нашу рыбу, крабов, осьминогов, кальмаров и ползунов медленно, но верно поползли вверх. Империя платила исправно.

А вербовочный пункт продолжал тихо-смирно себе существовать, никому, собственно говоря, не мешая. Империя не вводила всеобщей воинской повинности, ей – удивительное дело – якобы хватало добровольцев. Разумеется, с других планет.

Потом имперцы выстроили этот штаб, куда переехали и вербовщики. А ещё потом настал день, когда к этим дубовым с бронзой дверям подошёл и я.

В тот день...

...Внутренние стеклянные створки разъехались, пропуская меня за КПП. Давным-давно уже не стоит здесь на посту штурмовик. Пост упразднили за ненадобностью. Никто больше ничего не швырял в окна. Всем надоело. Любая забава приедается...

Имперцы ввели круглосуточные патрули. Правда, патрули эти, насколько я мог понять, в основном занимались проверкой увольнительных у имперских солдат, чем как-то следили за нами, новокрымчанами.

Внутри было пусто и прохладно. Как и положено, красовался на стене Орел-с-Венком-и-Солнцем; а между окон, над чистыми столами – нет, никаких кричащих плакатов, никаких «взвейтесь!» да «развейтесь!» – только голографии: военная техника, танки, корабли, штурмовики, бомбардировщики. Не на параде, отнюдь. В бою. Некоторые так и вовсе даже подбитые.

...Танки, завалившиеся в кюветы, расплескавшие вокруг себя землю штурмовики... правда, их неизбежно окружала (и в гораздо большем числе) сожжённая техника врага.

Один снимок так и назывался: «Погибаю, но не сдаюсь!» Подпись, словно нарочно, сделана была на русском, а не на общеимперском, в основе которого, как известно, лежали английский и немецкий языки.

Тяжёлый «PzKw-VII» застыл, высоко задрав хобот пушки. В броневых плитах я насчитал двенадцать сквозных пробоин, машину расстреливали чуть ли не в упор, когда не осталось даже и следа от силового щита и активной брони. Гусеницы исчезли, сметённые взрывами, опорные катки сорвало с осей и разбросало по сторонам, борта покрыты жирной копотью. Несмотря на это, «панцеркампфваген» так и не взорвался. А вокруг него, чуть впереди и дальше, застыло никак не меньше двух десятков чужих машин – разорванных чуть ли не напополам прямыми попаданиями шестидюймовых оперённых снарядов и ракет «королевского тигра».

Снимок был хорош. Даже в гибели «тигр» казался величественным и грозным. И невольно думалось – что уж если погибать, то именно так, за рычагами боевой машины, когда вокруг догорают остатки чужих.

Вербовщики поворачивали дело так, словно они даже и не лгут. Да, у нас погибают. Но смотрите все, как у нас погибают!.. Достойный мужчины, воина финал. Ты сделал всё что мог. Кто сможет – пусть сделает больше.

...И, наверное, такая смерть – лучше, чем от Альцгеймера.

Кое-где под голографиями попадались набранные мелким шрифтом пояснения. Под привлёкшим моё внимание «королевским тигром», например, – «Танк 503-го отдельного танкового батальона, героически погибший при ликвидации Жлобинского инцидента». Или вот здесь, ниже: «Штурмовики „Хе-129-бис“ уходят на подавление огневых точек противника. Ликвидация последствий Утрехтского инцидента».

Они называли их «инцидентами». Не восстаниями, не мятежами. Инцидентами или же просто «событиями». «Трагические Босвортские события лишь усилили сплочённость граждан нашей Великой Империи вокруг Его Императорского Величества кайзера...»