Служащие расположенных в округе предприятий, уставшие от бутербродов и готовых салатов, начинали заглядывать к Магги уже с десяти утра, чтобы успеть сделать заказ на обеденное время. К полудню все приготовленные порции уже были заказаны. Напрасно опоздавшие выражали свое неудовольствие по этому поводу: Магги и Клара никогда не превышали заветную цифру — триста порций в обед, столько же вечером и ни одной больше. Их единственный шанс на успех заключался именно в этом постоянном стремлении к совершенству, а также в абсолютной неизменности формулы. Ничего не менять — ни количество, ни ингредиенты, ни процедуру изготовления, ни поставщиков, не стремиться ни увеличить доход, ни разнообразить продукцию, ни повышать цену, невзирая на успех. Через год Магги позабыла имена тех, кто предсказывал ей гибель. Рафи опять получил возможность содержать свою многочисленную семью, Клара копила деньги, чтобы купить когда-нибудь себе домик в департаменте Ардеш, Арнольд снова пошел учиться и оплачивал небольшую комнатку в том же квартале, а Сами вновь заслужил доверие правоохранительных органов. Глядя, с какой душой они отдаются делу, день за днем, все вместе, словно пассажиры одной лодки, Магги чувствовала, что ее старания не пропали даром. Она знала, что никогда не станет богатой, никогда не откроет вторую точку, но она уже смогла выплатить кредит, не ударив в грязь лицом перед банком, и оставила свою походную кровать, сняв небольшую квартирку в городе. Наконец-то она обрела независимость и могла не просить больше ни копейки ни у программы Уитсек, ни у мужа. Она ни перед кем не должна была отчитываться, а это была уже немалая победа. Но, пережив столько, сколько она пережила, Магги должна была бы знать: утопия длится ровно столько, сколько положено утопии.

* * *

Бэль позировала для упаковки видеоигры в черном боди, лицо же к ее фигуре было пририсовано позже с помощью компьютерной графики. Во время сеанса ей представили автора игры, Франсуа Ларжильера, веселого симпатичного парня, который во время разговора не пялился на нее и не разыгрывал из себя умника, отпуская комплименты — тонкие и не очень. И в мыслях не имея никого обольщать, он завел длинный разговор, свободный и открытый, и, даже не подозревая об этом, произвел на нее впечатление. Такое сильное, что Бэль приняла его словоохотливость за непринужденность.

На самом же деле все было по-другому: Франсуа Ларжильер более чем кто-либо был сражен. Он запретил себе мечтать о ней, потому что волшебных сказок не бывает, как и принцесс, — разве что в слащавых фильмах и низкопробных видеоиграх, в работе над которыми он всегда отказывался участвовать. Если вдруг каким-то чудом такая принцесса встречалась в реальной жизни, ее следовало тут же выбросить из головы, затолкать саму мысль о ней как можно дальше, чтобы не стать жертвой страшного разочарования. Эта позиция позволила ему остаться самим собой и сохранить чувство юмора.

Она разыскала его сама. Услышав голос девушки, которую к тому же звали Бэль — ничего себе тавтология! — Франсуа рухнул со своих небес. Удивление обернулось недоверием: она позвонила, потому что ей что-то надо от него, но что? Он согласился выпить вместе для ясности, однако она ничего у него не попросила, что заставило Франсуа во время второго свидания отнестись к ней с еще большим подозрением. В третий раз они встретились около пруда в Люксембургском саду и просидели там до закрытия, а потом, подкрепившись устрицами с белым вином, отправились в небольшую однокомнатную квартирку Бэль, где царила большая кровать, оставлявшая мало места для прочей мебели. Легкое опьянение, заговорщические смешки, робкие движения и… внезапная нагота.

И тут Ларжильер с отстраненным видом безапелляционно заявляет, что сегодня у него эрекции не будет, и, натянув трусы, заводит разговор о закрытости среднего класса.

Бэль, ошеломленной этим резким переходом, стало интересно, как он пришел к такому выводу: ведь они еще даже не прикоснулись друг к другу, и вообще, это первый раз, и они тут не для каких-то высоких достижений, их тела просто должны узнать друг друга. Еще более странным показалось ей, что Ларжильер избавил ее от обычных в таких случаях жалоб. Бэль коротко проговорила: Ничего страшного, и тут же пожалела об этом, потому что он ответил ей: Я знаю. Не теряя надежды придать столь важному моменту немного легкости, она предложила перейти к нему, в привычную для него обстановку. Они прошли по пустынным улицам, Франсуа открыл перед ней дверь своего жилища, огромного и пустого, с белыми стенами и без малейшего намека на украшения. Дома его немного отпустило, но он так и не смог избавиться от преследовавшего его призрака полнейшего краха. Засомневавшись в самой себе и в своих чарах, Бэль спросила, не из-за ее ли присутствия ему не по себе. А он чуть не сказал, что почувствовал, увидев ее обнаженной.

Потому что, когда он увидел ее обнаженной, его вдруг пронзило, что она действительно что-то нашла в таком типе, как он: в жизни не сделавшем ничего, чтобы заслужить внимание создания, о котором можно лишь мечтать, и даже лучше, такого близкого и даже интересующегося его телом, которое уж совсем ни на что не похоже. Франсуа достаточно было протянуть руку, чтобы понять: она действительно находится тут — в том же пространстве, в том же времени, что и он. И в конце концов он сделал это, но вместо того, чтобы погладить ей плечи или грудь или провести рукой по бедрам, он пощупал ее руку выше локтя, словно удостоверяясь, что она настоящая.

Через две недели он все же принял этот подарок небес и превратился в пылкого любовника, в постоянном восторге от этого тела, которое он ни на минуту не мог оставить в покое своими ласками.

* * *

Уоррен терпел шесть долгих месяцев, прежде чем ему удалось наконец привлечь внимание Лены. Шесть месяцев он ловил каждый знак, придумывал разные военные хитрости, шесть месяцев предавался любимому занятию: рассматривать профиль Лены — справа, когда она садилась у окна, слева, когда она оставалась у батареи. На основных предметах она усаживалась вместе с Джессикой Курсьоль, своим клоном, которая носила такой же толстый свитер и такие же черные ботинки, строила такие же страдальческие гримасы при столкновении с малейшей трудностью. Но Лена выбрала вторым языком испанский, а Джессика — немецкий, и каждый раз перед уроком иностранного языка, расходясь по разным кабинетам, неразлучные подруги обменивались четырехкратным поцелуем в знак душераздирающего прощания. После чего Лена садилась рядом с Доротеей Курбьер, немного слишком girly на ее вкус, но достаточно способной к языкам, чтобы помочь ей в переводе сложного куска, и достаточно cool чтобы дать списать конспект пропущенного урока. Но вмешался случай: один раз заболела Доротея, в другой — Лену отсадили от нее за списывание, и вот в долю секунды свершается чудо: Уоррен оказывается бок о бок с ней. В те редкие разы, когда такое случалось, Лена не удостаивала своего соседа даже взглядом и сидела демонстративно уткнувшись носом в папку. Уоррен же дышал животом, чтобы унять колотившееся сердце, и, чувствуя, как горит лицо, боялся, что это будет замечено, но тут уж он ничего не мог поделать, разве что подпереть ладонью щеку и принять отсутствующий вид. Впрочем, все эти старания были напрасны, Лена действительно не замечала его, этот мальчик для нее не существовал, он был некой прозрачной субстанцией, занимающей левую сторону ее стола.