Бабушка вроде как успокоилась. Но на прощание опять сказала:

– Тревожусь я. Стряслось что-то, а понять не могу. Ты подумай о том, подумай хорошенько!

И Виктор думал. Всё время, пока «Ласточка» везла его в Москву, к точке перехода.

Лишь такое чудовищное скопление человеческих эмоций, страстей, желаний, любви и ненависти способно открывать и удерживать тропы меж Изнанкой и Срединным Миром.

* * *

Эрик вначале снял футболку, потом расстегнул ремень и стащил джинсы, ловко ухитрившись сбросить их вместе с кедами. Будь он двадцатилетним накачанным юношей на людном пляже – поймал бы десятки оценивающих девичьих взглядов. Но Эрик был тощим и слегка сутулящимся юнцом лет пятнадцати, да и вокруг был не людный пляж в полдень, а пустынный вечерний берег Амурского залива и несколько ровесников.

Оставшись в одних выцветших плавках, Эрик посмотрел на Антона.

– Ну? Зассал?

– Чё ты агришься? – сказал Антон, неловко оглядываясь на ребят. – Это ж крипота!

– Го, Антоха, – сказал Эрик спокойно. – Ватафак? Так ты плывёшь? Кто первый повернёт, тот и слился.

Антон посмотрел на тёмную воду залива, в которой качались огни Русского моста. Сглотнул.

– Я выпиливаться не собираюсь, – ответил он.

– Пока, – Эрик подобрал джинсы, запрыгал на одной ноге, натягивая их. – Моё.

– Да ну тебя, хикка конченый, – Антон повернулся и пошёл от берега. – Го, парни. Пфф.

Ребята пошли за ним – все, кроме Кости. Тот остался стоять рядом с неторопливо одевающимся Эриком. Подобрал футболку, протянул ему.

– Держи тишку.

– Спасибо, – сказал Эрик.

– Чё завёлся? – спросил Костя. Понизив голос, добавил: – Ты же плаваешь как отстой. Если бы он подписался?

– Антоха с темноты ссытся, – ответил Эрик. – Ночью не поплывёт.

Костя пожал плечами. Эрик был друг, хоть и странный, Антон и впрямь понтовался не по делу и подзуживал Эрика без всякой причины. Но у Кости возникло нехорошее ощущение, что обычный спор едва не кончился бедой.

– Идём?

– Нет, я домой, – Эрик пригладил волосы и словно переключился – из обычного подростка превратился в примерного старшеклассника. – Обещал родителям вернуться до десяти.

– Уже опоздал.

– Успею.

Эрик развернулся и пошёл к дороге. Костя помедлил несколько секунд, пожал плечами и двинулся к ребятам. Антон что-то громко говорил, наигранно веселясь и пытаясь увести разговоры в сторону. Всё-таки Эрик его уделал.

Автобус довёз Эрика к дому в половине одиннадцатого. Хоть он и бравировал, но не успел вовремя. Зато на четвёртый этаж Эрик поднялся по лестнице, чтобы звук лифта его не выдал, дверь открыл очень тихо и проскользнул в коридор. Может быть, родители уже спят?

Но родители не спали. Сидели на кухне и разговаривали. Эрик на цыпочках двинулся по коридору к своей комнате, ловко проскочил опасный участок напротив кухни (краем глаза заметив спину отца и стоявшую у окна мать). И уже двинулся было дальше, но замер, вслушиваясь.

– Был бы родной – иначе бы себя вёл, – сказал отец раздражённо. – Шастает до полуночи не пойми с кем…

Эрик застыл.

– Мы его воспитали, – сказала мать. – Он родной и есть.

Отец фыркнул.

– Вместе же решили, – сказала мать. – Не моя вина, что своих не родили…

– Ну попрекай меня, попрекай! – тяжело произнёс отец. – Что на работе надрывался, что здоровье загубил…

Эрик стоял, прислонившись к стене. Пытался вспомнить, когда отец жаловался на здоровье. Вроде не было такого. Да и работа у отца была спокойная – в управлении порта.

Впрочем, почему у отца?

Оказывается, что у чужого человека.

Он дошёл до своей комнаты, проскользнул в открытую дверь. Не раздеваясь, лёг на кровать. Полежал минуту, слушая бубнёж из кухни. Родители никогда особо не ссорились, да и сейчас, разве это ссора? Вот у Костяна, когда ссорятся – даже кот с синяками ходит…

Эрик достал из кармана наушники, воткнул в уши, запустил трек. Группа «Тёмный пластилин» гнала рэп – опускала Тимати и прочих старпёров по-чёрному. В дверях мелькнул силуэт – Эрик сделал вид, что не заметил.

– Эрик!

Он вынул наушники. Посмотрел на родителей.

– Ты давно дома? – спросил отец растерянно.

– Да с полчаса, – ответил Эрик. – Уроки сделал, музыку слушаю.

Мать и отец переглянулись.

– Ну… хорошо. – Отец ушёл. Мать постояла, потом зашла, прикрыла дверь. Села на кровать.

– Что… мам? – спросил Эрик.

Она почувствовала заминку. А он не смог её спрятать. Или не захотел. Обычно у него всё получалось – как сегодня, когда пришлось ругаться с Антоном. Эрик мог быть своим в любой компании, мог общаться с кем угодно и кого угодно убедить в своей правоте. И мать мог убедить. Но сейчас – будто не захотел.

– Ты слышал, – сказала мать.

Эрик молчал.

– Мы тебя любим, – сказала мать. – Отец просто переживает, он тоже тебя любит. Он сгоряча… от волнения.

Эрик подумал, что это, в принципе, правда. Может и получал он порой выволочки, а пару раз, в детстве, ремня по заднице – но всегда по делу. И подарки ему дарили хорошие, и прикид был правильный, и когда он заболел китайским гриппом – отец и мать сидели рядом, переживали…

– Да всё в порядке, мам, – сказал Эрик. – Ты чего вообще?

Мать заколебалась. Понимала, что сын услышал правду, но хотела поверить, что ничего не произошло.

– Спи давай, – она натянуто улыбнулась. – Завтра в школу.

– Завтра суббота, – поправил Эрик. И зевнул. – Но я сейчас, да. Буду спать.

Мать вышла, поглядывая на него. Он остался лежать. В груди бухало сердце, было противно и тоскливо, хотя с чего бы вдруг? Антон с мачехой живёт, Костя с отчимом. Наверняка среди компании есть и приёмные ребята. Что он распереживался? Не младенец, чтобы сопли на кулак наматывать.

Но что-то изменилось.

Даже не в его отношении к родителям. Оно, пожалуй, хуже не стало.

Но словно… словно якорь какой-то оборвался.

Эрик даже обрадовался, когда поймал себя на этой ассоциации. Оборвался якорь. Его что-то держало, крепко-накрепко, и он к этому привык, смирился. А теперь свободен.

Эрик встал, кровать слегка скрипнула. Подошёл к окну. Сквозь деревья и дома виднелся краешек моста над бухтой Золотой Рог. Владивосток – красивый город, Эрик его любил: и летний – тёплый, и зимний – промозглый, и осенний – дождливый, и весенний – туманный.

Но сейчас он вдруг ощутил, что город – чужой.