Вот почему я изготовил на основе сварочных очков это устройство. Надев его, я увидел размытое изображение окружающего мира сквозь толстые красные резиновые стенки убежища. Систему зеркал и УФ-преобразователей я встроил непосредственно в очки, а не поместившаяся внутрь электрическая схема болталась сбоку, прикрепленная к дужке куском изоленты. Это было грубо сработанное, неудобное изобретение — после нескольких минут пребывания в нем я практически слеп на пару часов, — но результат того стоил: дарованная немногим возможность лицезреть лики божеств и вирусов, явленные в белой короне статического разряда.

До импульса оставалось десять секунд, поэтому я поспешил надеть очки. Они все время сползали набок, так что мне приходилось придерживать их, одновременно уткнувшись лицом в красную резину. Мой пульс отсчитывал мгновения до импульса, кровь стучалась в виски ударами шаманского бубна.

И вот ураган энергии взорвался вулканическим извержением чистейшего бело-голубого пламени, однородного, с рваными краями, неистовство, которое опалило провода и изоляторы, перекатилось через резиновые пузыри, внутри которых прятались мы, и на какие-то мгновения разорвало небо пополам. Я смотрел на все это словно через облако мутного тумана, достраивая в воображении красоту этого зрелища, и думал о том, как прекрасно, что именно статический разряд однажды спас меня в минуту, когда я усомнился в своем решении покинуть Низковольтье.

В сполохах света я видел очертания моих коллег, съежившихся в своих резиновых пузырях, видел далекие города в сотнях миль отсюда, видел сверкание статических разрядов, материализовавшееся в воздухе, словно облако конфетти из алюминиевой фольги. А потом в сумеречном свечении импульса перенапряжения я увидел, как нечто стремительно промчалось вдоль широкой металлической в нескольких сотнях метров от меня. Это нечто высветилось на миг в электрическом зареве, и мне удалось разглядеть что-то вроде окружающих его многочисленных ножек, после чего внезапно наступили тишина и мрак.

Я остался на месте, оцепеневший, незрячий. Остаточное изображение того, что видели мои глаза, впечаталось в мою сетчатку, и я боялся пошевелиться именно потому, что мне казалось, оно может осыпаться от моих движений. Я прокручивал видение в мозгу снова и снова, пытаясь понять, что оно могло бы значить.

Через несколько секунд лиловый отпечаток поблек, и я тяжело опустился на пол, бормоча себе под нос что-то бессвязное, пытаясь разгадать явленную мне тайну

[низковольтье]

Мир-основа, Рейкьявик внизу. Плотные асфальтовые мостовые, проложенные по плотной земле. То, на что опираются здания, то, на что опираются пневматические амортизаторы, установленные в основах опор ЛЭП и телеметрических башен. Там атмосфера плотна, насыщена смогом и химикатами. Там люди передвигаются плотной, черной, вязкой, как желе, толпой. Там мертвы все чувства, кроме холодного и твердого, как броня, чувства отчуждения. Там яды, соки похоти и неглубокие могилы.

[высоковольтье]

В вышине среди макушек опор, среди проводов и электрических приборов. Где телевизионные передатчики излучают с такой мощностью, что при правильном освещении их излучение можно разглядеть невооруженным взглядом. Где никогда не веет тихий ветерок, а только дуют ураганные ветры. Где по высокочастотным шинам мчатся цифровые гармоники и где царит мертвящий холод. Где можно скрыться от оцепенения человеческого общества и выйти на новый уровень существования.

Как-то ночью, когда небо было сплошь затянуто плотным слоем серых облаков и казалось пятнистым, в заплатках, бетонным колпаком, накрывшим весь мир, я вновь увидел коаксиальное существо. Со дня того импульса миновало четверо суток, и за это время я уже переместился на периферию телеметрической сети — туда, где кабели меньше в диаметре, а картинки на экранах телевизоров совсем размытые. В этот момент как раз шел повторный показ старой американской телеигры, но сопровождавший изображение звук полностью тонул в шуме ветра и в треске искр, летевших из моего сварочного аппарата. Пестрый пиджак ведущего казался помехой на черно-белом, пришедшем в смятение от такого количества цветов кинескопе, для передачи которых он не располагал подходящими средствами.

Я наблюдал за экраном с расстояния, занимаясь одновременно починкой поврежденного кабеля. Новый импульс медленно приближался к нам, возвещая о себе заполнившим воздух запахом горелых автомобильных покрышек. Я думал о страшной находке, сделанной нами той ночью, — о разорванном в клочья резиновом изоляторе, о теле, насаженном на острый разрядник, — и вновь укрепился в решении не рассказывать моим коллегам об увиденном.

В конце концов, я и сам толком не знаю, что мне удалось увидеть, — убеждал я сам себя.

Скорее всего, мое восприятие было искажено очками — вот к какому убеждению я постепенно пришел.

Потрескивание статики внезапно стихло; вокруг меня шумел только скребущий поверхность металла холодный высотный ветер. Я выключил сварочный аппарат и с трудом сдержал желание обернуться.

Стальные балки скрипели под собственным весом. Где-то лениво зашипел пневматический клапан.

Я почувствовал какое-то движение и чуть не обернулся.

Но тут же мимолетное ощущение угасло, статические разряды застрекотали вновь, и я услышал голос ведущего телеигры и звонок, возвещавший о победе. На экране воздушные шарики посыпались на приплясывающую от счастья женщину. Ведущий улыбнулся в камеру, и его пиджак замельтешил павлиньим хвостом на экране.

Через полчаса я уже сидел внутри резинового пузыря. В последнее время инженеры забирались в них гораздо проворнее. Прошлым вечером я даже увидел стычку между двумя работниками, которые одновременно устремились к одному и тому же убежищу.

Я съежился в уголке и принялся грызть рисовые крекеры. Очки соблазнительно лежали поверх моего рюкзака, и, жуя, я время от времени бросал на них взгляды.

Внезапно стенки резиновой утробы заколыхались, возвещая приближение импульса, и ушам стало больно от оглушительного рева. Молнии как бичи хлестали по оранжево-красным стенкам убежища; на этот раз они почему-то казались более опасными, чем обычно, более хищными.

Как только начался электрический шторм, я перестал жевать. Когда начинается такое, инстинктивно замираешь, посвящая всецело свое внимание происходящему.

И все же я заставил себя схватить очки, хотя в голове у меня в этот момент не вертелось ни единой осознанной мысли. Неловко я натянул их, зная, что электрический вал с мгновения на мгновение схлынет и я упущу свой шанс снова увидеть… что именно?

Я поправил ремешок и замер в нерешительности в нескольких дюймах от стенки убежища. С той ночи я не видел ничего необычного. Никто из работников больше не пропадал, но нас здесь были сотни, и мы знали в лицо далеко не всех. Если мы не увидим мертвого тела, то мы даже и не заподозрим, что кто-то исчез. Откуда я, собственно говоря, знаю: может, среди нас уже не достает многих?

Я прижал лицо к резине и щелкнул рычажком, расположенным на дужке очков. Прибор включился с легким жужжанием. Линзы показывали мне наружный мир, слегка изменяя в нем все цвета и формы, так что у меня с первой же секунды начинало мутиться в голове от необычно гипертрофированного восприятия, причем с прошествием времени дурнота только усиливалась.