Почему мы стремимся управлять своей жизнью? Вильгельм Шмидт напоминает, что ответ на этот вопрос известен уже более двух тысяч лет: «Потому что жизнь коротка… За что мы должны быть благодарны смерти, так это… за установленную ею границу жизни. Не будь нам дана эта граница, нам бы не было дела до управления жизнью», — пишет он в своей книге Philosophie der Lebenskunst («Философия искусства жизни»).

Даже если сегодня всё кажется сомнительным, мы знаем наверняка, что однажды умрем. Симона де Бовуар в своем захватывающем романе «Очень легкая смерть» [5] показала, насколько безрадостной и бессмысленной могла бы оказаться повседневность бессмертия. Даже самая популярная фантастика о бессмертии — о вампирах — не обходится без того, чтобы существование между двух состояний однажды заканчивалось. И граф Дракула, и большинство его последователей всё же умирают. Или у них хотя бы есть возможность покончить с собой. Иначе как еще рассказывать подобные истории?

Вплоть до Позднего Средневековья смерть была только отметкой на оси времени, протянувшейся в данной Богом вечности. Душа считалась бессмертной, и только телу предстояло ждать до Судного дня. Просвещение укоротило эту вечность, и перед лицом бесконечной Вселенной осталось только очень краткое время жизни, зажатое в тисках сроков.

По словам Вильгельма Шмидта, человек в современном мире стал существом, которому приходится выбирать. Свобода выбора, за которую человек борется на протяжении всей своей истории, превратилась сегодня в необходимость выбора. Мы приговорены к свободе — такова тяжкая истина Жан-Поля Сартра. Под этот приговор подпадают даже те, кто не имеет выбора: выбирать мы в итоге вынуждены. Часто нам не хватает компетентности, и едва мы принимаем какое-то решение, как другие его тут же оспаривают. В рамках таких жестких условий становится понятным, что нельзя взять и просто прожить жизнь только потому, что мы здесь оказались.

Любая попытка созидания становится сегодня формой искусства — искусством жизни. Разумеется, в том случае, если мы стремимся к правильной или красивой жизни. Каждый день мы видим вокруг себя хорошо выглядящих, уверенных в себе и успешных людей. По крайней мере, другие нам такими кажутся. Действительно ли они чувствуют себя хорошо и какова цена этого привлекательного фасада — вот другая сторона вопроса. Однако Вильгельм Шмидт отметает подобные заблуждения: хорошая жизнь — это ни в коем случае не жизнь приятная или успешная. Это прежде всего жизнь, которой хорошо и с радостью живут. Учителя дзен советуют снова и снова возвращаться мыслями к источнику искусства жизни, к ее пределу. Они заставляют нас смотреть на свою жизнь с точки зрения смерти. «Кто задумывается о жизни с точки зрения смерти, тот не совершает ошибок», — пишет Кодо Саваки[10] в своей книге Tag für Tag ein guter Tag («День за днем хорошие дни»).

Но, конечно, показать лучшее, на что мы способны, не так просто, как кажется. «Мы не сидим, как невозмутимый режиссер, в темноте, плетя паутину своей внутренней драмы», — говорит философ и писатель Петер Биери[11]. Мы не властны над своими мыслями и обычно не знаем, чего хотим. На пути к нашим мечтам стоят повседневные привычки, а в сложные периоды жизни стресс искажает наше чувственное восприятие. Мы бы не прочь спастись катапультированием, но сами не знаем, где хотим приземлиться. Быстро осознавая, что нам вредит или мешает, мы медлим с пониманием того, что должно появиться в нашей жизни вместо этих помех. Часто лишь с большим трудом нам удается осознать, чего мы в действительности хотим. И, наконец, прочувствовать неумолимый закон жизни, упомянутый Иоганном Вольфгангом фон Гёте в «Годах учения Вильгельма Мейстера»: «Как же странно… что людям недоступно не только невозможное, но и многое из возможного».

Мы наматываем круги с криком: «Выпустите меня отсюда!» Но чтобы выйти из подобной ситуации, важны не только внешние обстоятельства. «Для самоопределения требуется понимание возможного, то есть необходима сила воображения, фантазия», — считает Биери. Для творческих людей это представляет как преимущество, так и опасность. Кто находчив на экране, в жизни не таков. Находчивость в жизни, к сожалению, часто имеет место только в узких рамках определенных ситуаций. В интервью и на встречах проявляется обыкновенное щегольство многих талантливых «созидателей дня». «Мы можем заблуждаться, определяя, во что же верим. Мы принимаем себя за кого-то с либеральным, открытым миру образом мыслей и c четким представлением о справедливости, а когда доходит до дела, в ужасе выясняем, что мы шовинисты, цепляющиеся за свои привилегии», — говорит Биери.

Поэтому в начале пути к творческой жизни стоит желание поразмыслить о себе самом. Далее Биери пишет: «Познать самого себя — то же, что определить самого себя. Самопознание тесно связано с самоопределением». Люди творческие обычно используют для этого свою работу, превращая увлечения в профессию: человеку нужно выразить то, что он нашел или рассмотрел в себе. В настоящем созидании слышится биение сердца. Этот путь и предлагает Биери: «Кто не пытается проявить себя, тот упускает возможность познать самого себя». И раз подобное происходит с людьми творческими в рамках их профессии, то наряду с искусством жизни мы нуждаемся в искусстве работы.

«Никто не мечтает о свободе от работы, но каждый мечтает о свободе и самоутверждении на работе», — говорит педагог и писатель Оскар Ловелл Триггс[12] в фундаментальном труде Arts & Crafts Movement («История развития искусств и ремесел»). Эти строки, написанные в 1902 году, неподвластны времени. Независимость дает нам творческий импульс, а определенные границы придают уверенности.

Работа необходима, чтобы обеспечить жизнь, но как только достигнут тот уровень базового дохода — который у людей творческих, случается, совпадает с порогом бедности, — мотивация становится иной. На передний план выдвигается личная миссия, внутренний заказ. Можно даже утверждать следующее: как только деньги перестают играть ведущую роль, формой жизни становится творчество. Во времена индустриальной культуры способность дистанцироваться от ценности потребления — это предпосылка для творческой работы.