– Я связался с ними, чтобы во всем убедиться лично, – продолжал старик. – Я провожу тебя в Лондон, до вокзала Виктории, чтобы удостовериться, что тебя там встретит их представитель. Тебя там будут кормить, всячески опекать. Дорогая, – он наклонился так близко к Руби, что она почувствовала запах табака в его дыхании. – При иных обстоятельствах мы бы никогда не позволили тебе поехать туда. Ты нам слишком дорога.

– Можно мне подумать об этом несколько дней? – спросила она, с трудом выдавив улыбку. Она поговорит с матерью, убедит ту принять ее сторону, попросит отговорить их от этой безумной идеи.

– Конечно, моя милая, – Альберт встал со стула и взял ее за руку. Он впервые прикоснулся к невестке с того ужасного дня, когда пришла телеграмма, – тогда он обнял ее за плечи, утешая.

Он повернулся к Айви.

– Может, подогреешь чайник, дорогая? – После того как жена вышла из комнаты, он прошептал: – Я бы поехал с тобой, Руби, но ты же знаешь, она слишком слаба, чтобы оставаться одной целую неделю. И она отчаянно ждет каких-то новостей – хоть плохих, хоть хороших. Иначе она просто угаснет.

– Может, я останусь с Айви, а вы поедете вместо меня? – предложила она, с надеждой ожидая, что он на это ответит.

– Разумеется, я тоже это предлагал, но она настаивает, что не сможет обойтись без меня. Очевидно, я единственный, кто ее понимает. – Он запустил пальцы в редеющую шевелюру. Этот невольный жест на секунду выдал его раздражение и крайнюю усталость. Ведь ему приходилось нести тяжелое бремя.

Он доверительно склонился к Руби:

– К тому же мы подумали, дорогая моя девочка, что эта поездка и тебе принесет утешение. Наши друзья утверждают, что это очень уважаемая компания, молодой одинокой женщине ничего не будет угрожать. В их группе было несколько одиноких дам. Они лично представят нас своему гиду, бывшему армейскому майору, весьма достойному, по их словам, человеку.

Руби понимала, что это был эмоциональный шантаж, что ею манипулируют, но была не в силах сопротивляться.

– Ты кажешься такой сильной, и это так много значит для Айви, – продолжал свекор. – Ты ведь понимаешь, правда?

Но она вовсе не чувствовала в себе этой силы. Да, она могла держаться, день за днем выполняя привычные, обыденные действия. Но путешествовать одной в Бельгию? Ходить по полям сражений?

Его карие глаза, так похожие на глаза Берти, смотрели на нее с ласковой мольбой. Она не могла устоять перед этим взглядом и тогда, когда ее муж был жив, а сейчас ей казалось, что, откажись она выполнить просьбу его отца, это будет равносильно оскорблению памяти мужа, отрицанием самого факта его существования. Его родители в некотором роде возлагали на нее свои надежды, и меньше всего на свете она хотела причинить им еще больше страданий.

– Конечно, никто из нас никогда не оправится от случившегося. Но, возможно, если ты сможешь привезти что-то… – Альберт покачал головой, не находя слов. – Какую-то памятную вещь, не знаю… Может, открытку, цветок – что-нибудь! Это может облегчить ее душевную боль. Мы будем тебе очень благодарны.

– Когда это планируется? – спросила Руби. – Я обещала маме съездить куда-нибудь вместе с ней на несколько дней летом. Она хочет поехать к морю, тетя Мэй предложила остановиться в ее пляжном домике.

– Это будет всего неделя, и я подумал, что лучше всего в начале июля, когда море спокойное и переправа будет легкой. Я поговорю с миссис Т.

Она подумала, что нужно высказаться сейчас, до ухода, иначе они подумают, что она уже согласилась. Но именно в этот момент Айви вернулась из кухни с чайником, налила ей чаю и протянула чашку через стол с такой умоляющей улыбкой, что Руби не смогла заставить себя вымолвить хоть слово.

Тем же вечером она поговорила с матерью. Внезапно овдовев несколько лет назад, Мэри все же смогла начать новую жизнь: она занялась шитьем, чтобы заработать немного в дополнение к скромному доходу Руби. Она участвовала в работе женского института, пекла чудесные торты, обрабатывала огород, оставшийся после смерти супруга, научилась выращивать картофель, свеклу, бобы и салат, чтобы экономить на счетах за продукты.

За эти годы она стала для дочери лучшей подругой, наперсницей. Руби чувствовала, что мать – единственный человек, который действительно понимал, что она переживает, понимал ежедневную боль утраты.

– Я не хочу туда ехать, мама, – сказала она. – Мне это кажется просто отвратительным.

– Знаешь, они очень серьезно настроены, – Мэри протянула ей кружку какао. – Мистер Бартон заходил сегодня утром. Я торопилась на автобус, но он все равно сказал, зачем пришел. Айви убеждена, что Берти жив.

– Это все ее неугомонная сестра, та самая, которая ходила к медиуму, – со вздохом произнесла Руби, осторожно отодвигая в сторонку молочную пенку тыльной стороной чайной ложки.

– Решение за тобой, родная. Я сказала ему, что решать только тебе.

– Если мне придется поехать, ты бы поехала со мной?

– Как мы можем себе это позволить?

– Мы могли бы попросить его заплатить еще и за тебя.

– Что ты, детка! Я не хочу, чтобы мы были им должны. И потом я не могу оставлять работу так надолго, мы ведь собираемся принять предложение тети Мэй и отдохнуть в ее пляжном домике.

– Мне страшно, мам. Я боюсь этой грязи, этих окопов и всего такого. Боюсь, что вдруг найду его могилу.

Мэри отставила в сторону свою кружку, наклонилась и похлопала дочь по плечу:

– Кто знает, милая, может, это поможет.

Руби не была в этом уверена, хотя ей уже начало казаться, что у нее нет другого выбора, нужно выполнить свой долг перед родителями Берти. Ей придется выставить перед собой воображаемый непроницаемый щит и скрепя сердце сосредоточиться на том, чтобы выжить.

С приближением даты отъезда бедняжка старалась не думать о предстоящем испытании, но никак не могла справиться с тошнотой, поднимавшейся в желудке от страха и волнения.

* * *

После свадьбы Руби устроилась на работу продавцом в «Хоупгудз». Альберт унаследовал бизнес от отца Айви, и Берти тоже там работал, «изучая ведение дел». Предполагалось, что он возьмет бразды правления в свои руки, когда отец уйдет на покой.

– Я просто не смогу сидеть дома и бить баклуши, когда ты уедешь во Францию, – как-то сказала она Берти. – Ты не будешь возражать, если я найду работу? Я должна чувствовать, что делаю что-то для победы.

Тогда он улыбнулся ей – улыбка, от которой у нее таяло сердце, осветила его лицо, в уголках глаз стали заметнее гусиные лапки морщинок. Он притянул ее к себе и поцеловал в лоб.

– Руби, дорогая, делай что хочешь. Когда я вернусь домой и у нас появятся малыши, тогда и сможешь сидеть дома и ничего не делать.

Она хотела устроиться автобусным кондуктором в Ипсвиче, но вакансий там не оказалось. Ей предложили работу на военном заводе, но мать воспротивилась этому.