Запечатав письмо, я устало откинулся на спинку стула, наслаждаясь покоем после суеты и треволнений последних часов, вслушиваясь в тишину на улице. Шло время, минуты текли одна за другой, и ко мне вернулась моя любовь. Вернулась с такой силой и ясностью, что руки мои сами протянулись вперед, чтобы коснуться ее пальчиков, губы ощутили невесомое прикосновение ее уст, а тело заныло от ее отсутствия.

За окнами уже стемнело, когда няня настояла на том, чтобы прислать мне на ужин холодное мясо с хлебом и сыром.

– Извините, сэр, но больше у нас ничего нет, – сказала она, входя в комнату вслед за молоденькой служанкой и внимательно приглядывая затем, как та накрывает на стол. – Мы обедали в полдень, а в кладовой хоть шаром покати, и все из-за этих беспорядков.

– Этого более чем достаточно, миссис Хилис, – успокоил я ее, – особенно учитывая то, чем вам пришлось заниматься… А мисс Дурвард уже поела?

– Она сейчас сойдет вниз. А я посижу с бедным ребенком. Ей обязательно нужно поесть.

– Миссис Хилис, вы уверены, что миссис Дурвард хотела бы, чтобы я остался здесь?

Она прикрутила фитиль в керосиновой лампе и вновь надела на нее стеклянную колбу.

– Вот так лучше. Не беспокойтесь, сэр, миссис Дурвард знает, что я здесь, и притом, как все повернулось, я уверена, что она не станет возражать. А то, чего не знает остальной мир, не может ему повредить, вот как я обычно говорю. Мисс Люси всегда все делает по-своему, эта привычка у нее осталась еще с тех пор, когда она была маленькой и не обращала внимания на то, что говорят всякие досужие умники. Бывало, мне приходилось кричать ей, чтобы она слезала с большого дуба в саду, и кричать не один раз, а дюжину, но ей было хоть бы что. Она говорила, что очень жалеет о том, что сделала, просила прощения, но это ее не останавливало. Она уверяла, что сверху ей лучше видно и что листья ей совсем не мешают. А вот мисс Хетти сделана из другого теста. Вы бы ни за что не застали ее за тем, что она перелезает через ворота и рвет при этом свое лучшее платье, об этом можно было не беспокоиться, майор Фэрхерст, сэр. Вы будете ею гордиться, да благословит ее Господь. И мастером Томом тоже, если ему суждено еще пожить. А теперь извините меня, я пойду и приведу мисс Люси, чтобы она поужинала.

Откровенность, которую проявила миссис Хилис в отношении причины моего приезда в Ланкашир, заставила меня с некоторой неловкостью встретить появление мисс Дурвард, но на лице у нее отразилось лишь легкое нетерпение, когда я встат, чтобы подать ей руку и сопроводить к столу. Она съела совсем немного, но я отметил, что она набросилась на еду с жадностью – хотя и намного более воспитанно и даже элегантно – подобно какому-нибудь унтер-офицеру, которого после лошадиного мяса и горстки сырой муки, которыми он питался несколько дней кряду, вдруг угостили хлебом с сыром. Она подняла глаза и увидела, что я улыбаюсь.

– Я думал о том, как часто во время кампании, вечерами, мы мечтали о таком вот ужине, – пустился я в объяснения, дабы она не подумала ничего дурного относительно моей улыбки. – Хотя чаще мы намного опережали своих интендантов, или они попросту теряли нас и не могли отыскать, чтобы снабдить продовольствием.

– Как я вам завидую, вы побывали в Европе и столько всего видели! – вырвалось у нее. – Хотя… у вас была возможность и время любоваться пейзажами?

– Предостаточно, когда мы стояли лагерем, и еще больше – на марше. Даже легкая кавалерия движется довольно медленно, чтобы с седла можно было любоваться природой, если только пыль не поднимается слишком высоко.

– А правда ли то, что на поле почти ничего нельзя рассмотреть из-за порохового дыма?

– В общем, да.

– А бывает и по-другому? – поинтересовалась она, отрезая себе кусочек сыра.

– Видите ли, все, главным образом, зависит от ветра: сильный он или слабый и в какую сторону дует. Свою роль играет и погода, и рельеф местности, и местонахождение командного пункта. У меня бывал такой обзор поля боя, которому позавидовал бы и генерал, а случалось и так, что я не видел пальцев собственной руки, не говоря уже о своих солдатах или о противнике.

Она кивнула:

– Так я и думала.

– В самом деле?

– Да. Я работаю над серией эстампов для отца «Двенадцать мгновений рождения и падения тирании». Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду.

– Более-менее. Но я и предположить не мог, что женщины тоже занимаются их изготовлением.

– А я всегда ищу темы для такой работы. Именно поэтому и пришла сюда: чтобы сделать зарисовки митинга. Разве вы не знали об этом?

– Ваша мать упомянула лишь, что вы навещаете старую няню.

– Ну, и это тоже, естественно. – Она рассмеялась, отчего на щеках у нее выступил румянец. – Она предпочитает не поднимать эту тему, если только ее не вынуждают к этому. Равно как и Хетти. Почему, я не знаю. Мама работала со своей матерью в молочной лавке и в буфетной, а Хетти отдается вышиванию с тем же увлечением, что и я – своему рисованию. Однако создается впечатление, что мое участие в деловых предприятиях отца – нечто совсем другое. Или, быть может, все дело в том, что времена изменились. Я пытаюсь не выходить из себя, когда они начинают рассуждать о моем творчестве, называя его «забавой юной леди».

– Но у вас, несомненно, есть талант, – заявил я, указывая на стену у нее за спиной. – Вы рисуете намного лучше большинства юных леди.

– О да, – согласилась она и не стала жеманно краснеть, дабы отрицать очевидное. – Но я считаю, что в том, чтобы нарисовать батальное полотно, на котором будут изображены сотни персонажей и критический момент истории, нуждающийся в объяснении, присутствует совсем другой интерес. Картина должна радовать глаз и в то же время оставаться правдивой. Вот только я совсем не уверена, что у меня достанет мужества работать с этими скетчами. – Она положила салфетку на стол и встала. – Я должна идти. Я чуть ли не силой вырвала у няни обещание, что она пойдет отдыхать, как только я поднимусь наверх. – Когда я открыл перед ней дверь, она обратилась ко мне: – Я могу рассчитывать на вас, если понадобится помощь? В следующий раз Том должен будет принимать лекарство в полночь.

– Разумеется.

– Благодарю вас. – И она быстро поднялась на второй этаж.

А я вернулся к своим письмам. Пробил колокол, возвещая наступление комендантского часа, и на город опустилась душная и жаркая тишина.

До полуночи оставалось две минуты, когда я легонько постучал в дверь спальни:

– Я подумал, что вам понадобится помощь, чтобы дать мальчику лекарство.

Она кивнула и осторожно отступила назад, к столу, на котором рядом с тускло светившей масляной лампой стояла склянка с лекарством и стакан.

– Благодарю вас. Доктор сказал, что его следует повернуть на другой бок.

Сломанная рука Тома лежала у него на груди, поднимавшейся и опускавшейся в такт неглубокому дыханию. Рукав рубашки был разрезан, чтобы можно было наложить лубки на руку. Под льняным покрывалом виднелись иссиня-черные синяки – в тех местах, где тела касались солдатские сапоги и камни. С величайшей осторожностью я приподнял его за плечи, стараясь не потревожить сломанную руку, и почувствовал, как отяжелело в беспамятстве его худенькое и совсем еще детское тельце. Я знал, что очень скоро он отпразднует свой шестой день рождения. Про себя я подивился тому, что забота о таком маленьком теле и столь же крошечной душе способна объединять взрослых мужчин и женщин.