Вот они, находки раннего Симорона. Бывали ли вы в планетарии? В центре зала — шар, в середине горит лампа, освещая его внутренние стенки (первый экран на пути излучения). Но шарик — дырявый, сквозь дырки просачиваются лучи, вырисовывая на потолке зала звездное небо (следующий, второй экран). Расшифруем эту метафору применительно к нашим потребностям: лампа — глубинное Я, затем личность, затем ее продолжение — внешний мир. То есть все, что находится там, за чертой личности, обязано своим существованием ей, ее «пропускным» возможностям. Если какие-то щелки замусорены, лучи через них не пройдут, — стало быть, мы увидим на втором экране картины ущербности, недостаточности света. Получается, наши собственные болезни и беды — причина аналогичных явлений во внешней среде. Живут себе мирно-тихо сограждане, наслаждаются Де Цлом и капуччино, и вдруг начинают усердно кашлять, объявлять соседку бабу Груню врагом нации и ходить нагишом по городу с транспарантами «Долой стыд!» А все потому, что вы, дорогие друзья, персонально вы, выпустили из своих недр некую пакость…

Впрочем, если вас мучает совесть, подскажем выход. Само собой разумеется, панорама, распластавшаяся на потолке, — посолиднее, нежели мелкотравчатая картинка внутри шара-в-дырочку. То, что в нашем теле едва зарождается, выглядит на этом экране более крупно, развернуто: можно рассмотреть, в какие кущи разрастутся сегодняшние побеги через некоторое время… Используем же данные изображения как сигналы, предупреждающие о будущем, и, таким образом, избежим собственного погружения в неприятности и приостановим тех, кто рвется туда по нашей путевке.

Хорошо, мы поняли, что личные наши пропускные щелки забиты грязью. Вопрос: как же теперь убрать ее? Оказывается, проще простого: узрев вне себя очередной сигнал, чистосердечно поблагодарим его за подсказку Так, как если бы он был живым существом, добрым нашим приятелем Ванечкой… И недуги с горестями уйдут, не успев разгореться.

Комментарий психотерапевта N. Когда люди кого-то благодарят, они тут же начинают его любить. Ненадолго, пока парение… то есть испарение изнутри выходит. И пока этот выход осуществляется, у них снимаются внутренние зажимы, противостояние тем или иным обстоятельствам. И удивленные, застигнутые врасплох обстоятельства могут ответить тем же. Правда, в таком же скоростном режиме. Чмокнули друг друга в щечку — и разбежались. Потому как — дела. До следующего приступа благодарности. В промежутках же, в остальные 23,99 часа, можно и мордобитием поразвлечься, отдохнуть…

Все это послужило причиной того, что красивый наш планетарий накренился, а затем и рухнул, как карточный домик. Если тон всему задает безупречный супер-светильник, то каким образом он может пятнить озаряемую им территорию? С чего бы он заискивал нашими устами перед этими пятнами? И почему не способен ублажить их за раз так, чтобы не было больше нужды к данной операции возвращаться? (Один наш весьма уважаемый ученик подсчитал как-то, что в течение дня пришлось говорить сигналам «спасибо» 800 раз — только таким способом удалось справиться с назревающими проблемами.) Если же кукловод ущербен, если его самого не мешает сдать в химчистку, то на кой ляд, извините, нам такой надобен?…

Словом, благодарственная эйфория вскоре стала для нас блекнуть. И к середине 90-х годов в головах наших родилась новая «спасительная» идея — переименование.

У Сергея Михалкова есть басня «Лев и осел». Однажды кто-то в шутку или по ошибке повесил на клетке льва в зоопарке табличку: «Осел». Проходящая мимо публика удивлялась несходству, но — мало ли какие аномалии попадаются в природе… Напрасно царь зверей уговаривал, доказывал: «Ребята, это неправда, я истинный Лева!» — рычал, тряс рыжей гривой… Басня заканчивается так: «И как-то на заре из логовища льва вдруг донеслось ослиное "и-а-а-а"…» То есть сама жертва дезинформации уверовала в приписываемый ей образ.

То, чем мы себя обычно считаем, есть сумма наших отражений в окружающем пространстве. Если сместить точку зрения, увидим совершенно иную картину, ничего общего не имеющую с нашим представлением о себе. Присвоив этот чуждый образ, мы как бы перечеркиваем сложившиеся отношения с миром и устанавливаем возможность других отношений, в которых не будет прежних разрушительных, губительных для нас тенденций.

Например, на прилавке — сало, на голове у продавщицы — чепчик. Разрешите представиться: «Я не Вася, за которого все принимали меня до сей поры, я — продавщица в чепчике, которая торгует салом». Или — наблюдаю летящий на посадку самолет и собаку, пьющую из лужи: «Я тот самый самолет, который летит мимо собаки, пьющей из лужи». Или — смотрю на начальство, которое тискает секретаршу: «Я — начальник, целующий секретаршу». Этого оказывается достаточно, чтобы гаишники, постоянно штрафовавшие меня, отныне отдавали мне честь. Ибо давешнего неудачника Васи они перед собой не обнаруживают…

Одно неудобно: выглядеть круглые сутки салом или самолетом — непросто… Нет-нет да и проскользнут сквозь маску выдающие нас «паспортные» черты. Что ж, не будем держаться жестко за один образ — будем менять их, как носовички, хоть сто раз в минуту. Эта процедура получила у нас название «скользящего» переименования: безостановочно прячемся за любые встречные предметы, явления, возникающие в поле зрения, свободно комбинируем их названия, не задумываясь о «дозволенных» грамматических-синтаксических связях между ними. Скажем: «Я тот, кто закутывает сало в чепчик», «Я та лужа, которая летит на собаку и пьет самолет», «Я левый ус начальника, секретарящего поцелуй». Вроде бы панацея найдена: смотри неусыпно вокруг — и объявляй себя без пауз одним, другим, третьим… Совокупность автопортретов сложится в универсальный образ исходного Я — того самого куратора-шефа.

Правда, маленькое сомнение: для чего куратору доказывать самому себе, что он многолик? Что за утомительная потребность? Иными словами, тот ли это оператор, чье кресло манит нас? Вместо ожидаемой безоблачной жизни — бессменная потогонная работа, вызывающая, в конечном счете, раздражение, отторжение…

Шло время. И, повздыхав печально по поводу ненадежности собственных изобретений (а их было намного больше, здесь описана только часть), мы поняли, что развивать Симорон можно в двух направлениях. Первое. Безжалостно развенчиваем эфемерность, утилитарность всего, за что держимся. Обеспечиваем такое капитальное «срывание крыш», чтобы некогда было задуматься о том, где ты находишься и что с тобой происходит. Выбиваем себя из контекста осязаемой реальности, ввергаемся в пучину абсурда, парадоксов, иносказаний, рассчитывая, что творческое наше Я, вскрытое таким способом, само по себе зазвучит в полный голос, наступив на горло «малоформатному» бытовому опыту. Естественно, опыт этот ни в коем случае не должен быть печкой, от которой мы пляшем: если держать в тылу задание — менять жизнь в лучшую сторону, двигаться к здоровью, достатку и т. п., — крыша далеко не улетит. Будет буря в стакане воды, то есть просто шипучка, газировка. Ну а перережем канат, привязывающий нас к этому миру, — по какому адресу нас тогда искать?… Иными словами, описываемый вариант — для десятка смельчаков, рискующих потерять или приобрести все одним махом. Которым в принципе никакой Симорон не нужен. На худой конец — в их распоряжении куча способов психологического экстрима, медитативной или галлюциногенной самонаркотизации…