Я вышел с ним в коридор. Ура, ура! — раздалось в комнате. «Ага, — проговорил гость, — вот и свет починили!» Хилая лампочка тлела под потолком, угасла, снова затеплилась и, наконец, зажглась ровным неярким светом. Из комнаты доносился патефон. Я спросил: «А что же будет со мной? Вы мне ничего не сказали».

«Вы верите в предсказания?» — возразил он. Мы вышли на лестничную площадку. Внизу слышались голоса, смех, подвыпившая компания спускалась по лестнице, хлопнула выходная дверь.

«Ей я тоже ничего не сказал. Вам не кажется, что в предсказаниях скрыта некоторая опасность? Судьба — это странная вещь… Можно ведь и накликать судьбу».

Некоторое время мы смотрели друг на друга; он как будто не решался уйти.

«Где же моя маска? (Сунул руку в карман). Нет, лучше не надо. А то ещё остановят… Так вы хотите, чтоб я и вам что-нибудь предсказал? Не хочется вас разочаровывать. У вас ничего не получится. Даже если вы наберётесь отваги. Она… как это говорится по-русски? — Он наклонился и с неожиданной грубостью прошептал мне на ухо: — Она тебе не даст. Всё, что могу тебе сказать. Иди, тебя ждут».

Я вошёл в комнату, где теперь было светло, и, превозмогая отвращение, сказал Лене, что артист желает отдельно с ней попрощаться.

После этого я присоединился к танцующим, но не вытерпел, оставил партнёршу и поплёлся в коридор. Выглянул на лестницу — там никого не было. Значит, они успели сойти вниз, она, такая болезненная, выскочила на улицу в лёгком платье. С этой мыслью я воротился в квартиру, шёл по коридору, толкнулся в дверь напротив кухни. На тумбочке в углу горела лампа под зелёным абажуром, темнела кровать. В сумраке на ковре посреди комнаты, спиной к дверям, инфанта, встав на цыпочки, обнимала гостя за шею, её губы прильнули к его губам, платье, поднявшись, подчеркнуло бёдра, я видел её высоко открытые, слишком полные для её хрупкого сложения ноги в чулках со стрелками, с приоткрывшимися резинками.

Она не слыхала, как я вошёл. Прорицатель смотрел на меня из-за её плеча и густых, тёмно-медовых, снизу подвитых волос. Всё это продолжалось минуту, не больше; но коридор показался мне до странности длинным, тёмным. Ни звука не доносилось из большой комнаты: ни голосов, ни патефона. Ощупью я нашёл дверь, вошёл. И увидел, что кое-что там изменилось. Там были другие люди. «Что вам надо? — запинаясь, спросил я. — Что вы тут делаете?» Тебя ждём, был ответ. «А как же Новый год?» Мне ответили: Новый год уже наступил.

Постараюсь всё-таки восстановить всё как можно точней. Итак: нашему гостю вздумалось попрощаться с инфантой наедине. На лестничной площадке их не оказалось, я вернулся, прошагал мимо гостиной, в коридоре было ещё несколько дверей, — вся квартира, как уже сказано, принадлежала родителям инфанты, — сунулся наугад в комнату напротив кухни, там горел ночник, прорицатель молча смотрел на меня из-за головы инфанты, она ничего не слышала. Всё это заняло несколько минут. Нам легче допустить расстройство в собственной голове, чем предположить, что планеты съехали со своих орбит; тем не менее я готов клятвенно подтвердить: то, что я увидел, — или те, кого я увидел, — не продукт больного воображения. Вообще-то говоря, всё бывает — даже то, чего не бывает. Остаётся вести себя так, словно ничего особенного не произошло. И в самом деле, ничего не изменилось. Стол стоял по-прежнему, правда, выдвижные части оказались сдвинуты, и скатерть была другая. В большой вазе увядал букет роз, новогодний презент прорицателя. (На который клюнула эта дура, подумал я мстительно). Разукрашенная ёлка стояла в углу. Звезда поникла под потолком. В углу патефон. Новостью были три светильника молочного стекла вместо шёлкового абажура. Ровный белый свет превратил лица сидящих в гипсовые маски.

Я хотел было вернуться в ту комнату.

«Ты куда?»

«Пойду позову Лену».

«Слушайте, — спросил кто-то, — а куда она делась?» «Она там», — сказал я.

«Не трудись», — промолвил старец библейского вида, в сивой бороде, с кудрями вокруг голого черепа.

Я опустился на стул.

«Знаете, — проговорил я в отчаянии, — ведь она… с ним…» «С кем?»

«С этим… — я замялся, не зная, как назвать прорицателя. — С этим циркачом. С артистом. Я их застал…»

«Какой артист, ты что-то путаешь».

Старик следил с беспокойством за моими движениями, я держал в руках тяжёлую, чёрную, всё ещё холодную бутылку, вероятно, тоже принесённую прорицателем, — это была славная Вдова Клико, о ней мы читали в книжках. Отколупнул станиолевую обёртку, взялся за петельку проволочной спирали. Осторожней, сказал дед, подальше от глаз.

«Заявился в гости, — продолжал я, отворачивая проволоку, — никто его не звал. Вы его не знаете, вас там не было…»

«Здесь, ты хочешь сказать».

Я повторил: «Вас тут не было».

«Как это так, не было?» И кто-то, как эхо, отозвался: как это не было?

Пробка выстрелила, и полилась пена.

«Ах ты, Господи, разве так открывают».

«Ну, хорошо, — я стал разливать шампанское по бокалам, — а как мы Новый год встречали, вы хотя бы помните? Какая была снежная зима».

«И сейчас снежная», — заметил кто-то.

Дед ждал, когда осядет пена. Старая женщина сидела напротив, с серыми косичками на затылке, с лицом, белым, как мел.

«Слава Богу, из ума ещё не выжили. Ведь правда?» — спросила она.

Все молча, согласно подняли кубки.

Старик продекламировал: «Вина кометы брызнул ток… Вкусно, — сказал он и погладил бороду. — Напоминает старые времена».

Я заявил, что сейчас докажу им. Не верите? — сказал я. Сивокудрый дедушка, утирая тылом ладони волосатый рот, вышёл из-за стола, старуха отложила вязанье, переваливаясь, как утка, ковыляла следом, и с ней вся компания. В пустой квартире стояла гробовая тишина, я приложил ухо к двери и услышал шорох. Мстительное чувство взыграло во мне; я проговорил вполголоса: сейчас увидите — и распахнул дверь.

Так я и знал! В зеленоватом сумраке, в углу комнаты кто-то лежал на кровати, лежали двое. Женщина на спине, закрыв глаза, он, уткнувшись в её голое плечо. Они не пошевелились, обессиленные тем, что, по-видимому, только что произошло. Я повернулся к стоящим за моей спиной, ну что, прошептал я злорадно.

«Ну и ничего», — сказал старик.

«Полюбуйтесь!»

Молча все вернулись в гостиную.

«Чем любоваться-то?» — спросила старая женщина. Сбитый с толку, я снова вышел в коридор. Заглянул в комнату.

Так уж устроен человек, что он испытывает горькое удовлетворение, когда оправдываются его худшие опасения, и — и чувствует себя обманутым, если ожидания не подтвердились. Не могу найти другую причину, кроме той, что сумрак и ревнивое воображение обманули меня. В комнате, где, как я отчётливо помнил, она стояла, обнимая за шею артиста, теперь по-прежнему светилась в углу лампа под зелёным матерчатым абажуром, смутно рисовалось ложе, любовники исчезли.