газеты «Глас Нагоры», когда пришел листонош3. Показал заметку в маленькой колонке на четверть страницы с заголовком «Обнаружен брошеный тяжеловоз». Текст гласил: «Милиция обнаружила прицеп с грузом на трассе, ведущей к Подхале. Дверь кабины тягача не была закрыта, однако личные вещи водителя остались на месте. Грузовик был зарегистрирован на имя Збигнева Бончика. Согласно показаниям тахографа, установленного в машине, грузовик находился в бездвижном состоянии в течение 26 часов. Все пломбы были на месте в соответствие с применением книжки МДП – хищения груза не произошло. Наша газета отправила официальный запрос в логистическую фирму, на которой работал Збигнев. Ответа к моменту написания этих строк еще не последовало. Збигнев Бончик считается одним из самых уважаемых людей в крае. Именно благодаря его смелым, героическим действиям во время военного стана в конце 90-х гг. ополчению удалось схватить членов националистической партии "Чорно сонце". Партия была печально известна своей деятельностью по расхищению исторических сокровищ в горах Нагоры».

– Зараз те что покажу, – ответил Борис на мой последний вопрос. – Мы тут одного затримали тыждень тему, из банды то есть. А нашли у его подивись что.

Он достал из шкафа небольшую серебристую пластину и положил передо мной на стол. Металл потемнел, на поверхности виднелись мелкие царапины, с боков пластина была погнута. Сначала я не узнал предмет, но когда Борис перевернул ее другой стороной, у меня на мгновение отняло дыхание, а сердце заколотило в груди. Там была гравировка, изображавшего маленького мальчика на коне. Внизу надпись на непонятном языке. Я видел это изображение слишком много раз, чтобы ошибиться. Это был портсигар отца, который пропал вместе с ним столько лет назад.

– Где он его нашел? Сказал, где убежище? Вы там проверяли? – начал я пытать вопросами Бориса.

– Не поведал. Молвил тильки, что нашел его в горах. Кламал, ясно.

– А где он сейчас?

– Как где? В вязании сидит.

– Так надо его допрашивать! Борис, если он что-то знает, то…

– Розумею, Андрейка, розумею, – поспешно сказал Борис, – Умолвимся так – как выбьем из него что, сразу дам те знать. Маэшь телефон?

И мы обменялись номерами. Борис вдруг прищурился, глядя на портсигар, беззвучно задвигал губами, а потом расхохотался. Ткнул пальцем в надпись под гравировкой.

– Розумеешь, что написано? Такого не можешь читать, да? Написано… как это точно по-русски? А! "На меня же смотрят все женщины деревни".

После этого разговора Борис посерьезнел. Сказал, что ему пора возвращаться на пост и свернул трапезу. Но с пустыми руками уйти я не мог, так что к машине вернулся с огромной торбой еды.

– Я таких границ не встречал, – усмехнулся Дима, открывая багажник, – Где тебя нагружают, а не грабят.

Мама курила на заднем сидении.

– Андрей, прости, – сказала, понурившись, – Не сдержалась. Столько лет прошло – а я все не могу сдержаться. Глупо до жути.

– Я уверен, у отца была причина так поступить, – сказал я, – Возможно, он думал, что вернет ее обратно.

– Но тогда почему не вернул? В 2000-м взяли бандитов, посчитали сокровища, а статуэтка где?

– Возможно, поэтому он пропал. Она попала в другое место, за границы Нагоры – вот он и искал ее.

– Ох, Андрей, хотела бы я в это верить…

Дима завел двигатель, и мы, наконец, въехали в Нагору. Дом бабушки находился в деревне неподалеку от польского приграничья, в регионе под названием Подхала. «Пума» теперь катила под горку, по обе стороны виднелись лишь уходящие ввысь скалы да цепляющийся за клочки земли у дороги сухой кустарник. Через некоторое время горы исчезли, и нашим глазам открылась долина, сверкавшая россыпью зеленых лугов. Вдалеке виднелись белесые точки – стада овец и коз. Косматыми бочками на косых полях лежали тюки скатанного сена. Почти открыточная идиллия.

Глядя в окно, я вспоминал беседу в домике коменданта. Разговор с Борисом не давал покоя. Неужели это могло быть правдой – отец здесь, в Нагоре? И что за новая банда объявилась? Борис не выглядел сильно взволнованным по этому поводу. В любом случае, это наверняка не сравнится с тем, что творило «Чорно сонце». Мой отец – настоящий герой. Не скрою – когда Борис так сказал, я почувствовал гордость за Збигнева. И за то, что я – его сын.

***

Мое самое яркое воспоминание о бабушке – как мы однажды вместе собирали трускавки4. На ее огороде каждый год в конце мая распускались пышные заросли, и были это самые вкусные трускавки во всей Нагоре. Ребенком я мог часами ползать под сенью огромных листьев, выискавая спелые ягоды. Я никогда не торопился. Сочную, чуть кисловатую, мякоть трускавки можно было смаковать несколько минут. Обычно я собирал небольшую корзину, а сам съедал в два раза больше этого объема. После, разморенной солнцем и едой, я часто дремал на скамейке в саду, пока бабушка меня не находила. "Любишь ты трускавки" ласково говорила она, щекоча мне подмышки. «Бабчя, бабчя! – кричал я, – А почему трускавки маленькие? Я хочу большие!" А она мне отвечала: "То ведомо почему. Брат-солнце не хочет сильно светить". Прикладывала ладонь ко лбу и указывала на небо. Сквозь плотные облака пробивались редкие лучи. Так бывало каждую весну. «А почему он не хочет светить?» – упрямо продолжал я. «То ему одному ясно, почему, – смеялась Веслава, – Точно волнуется за нас, людей». Она брала корзинку и шла в дом, а я скакал за ней, босоногий и загорелый, повторяя: «Почему Брат-солнце не светит?!».

О похоронах не хочется много рассказывать. Мы приехали к дому, где нас уже ожидал служащий похоронной конторы. Пришли соседи и друзья бабушки из Подхалы. Все в белых одеждах, а женщины – с намитками на головах. Их было немного, и я никого не знал. Я спросил работника, где мои родственники. Он с безразличным видом лишь покачал головой: «Звонили всем. Пришли только вы». Мы подождали несколько часов, но никто так и не появился. Работник сказал, что его время ограничено и нужно бы отправляться.

На кладбище, у могилы, каждый сказал небольшую речь. Кто-то молчал, некоторые плакали. Из меня слова не шли – кажется, наговорил какой-то ерунды. Во всем этом собрании не было ни веса, ни значения. Словно не настоящие похороны, а репетиция. Я не чувствовал ни скорби, ни печали. И я очень любил бабушку. Однако в последний путь ее должна была отправлять вся наша семья, а не три человека. Да еще приехавших за несколько тысяч километров отсюда.

– Прошу выбачить, вы являетесь семьей Веславы?

Спрашивал молодой парень в