Да, это был еще один момент, когда он понял: дело швах. Доктрина Синатры! «Я пойду своим путем»[1]. Да ведь есть только один верный путь, одна истинно научная дорога – марксизм-ленинизм. А заявлять, что народам стран Варшавского договора предоставляется возможность каждому идти своим собственным путем, – слова и ничего больше. Теперь нам наплевать на коммунизм, отдадим все в лапы американским бандюгам, мать их так. Ничего себе сказано: доктрина Синатры. Это надо же так пресмыкаться перед дядей Сэмом! Да кто он такой, Синатра? Итальяшка в блестящем костюмчике, трется возле мафии, и все дела. А Нэнси Рейган перед ним стоит на коленях. Кстати, теперь все понятно. Вся эта хреновина началась с Фрэнка Синатры. Синатра трахал Нэнси Рейган прямо в Белом доме, ведь об этом все говорили, разве не так? Рейган не сумел присмотреть за женой, а Нэнси только и делала, что состязалась с Раисой по части нарядов. Горбачев, этот тоже не мог присмотреть за женой. А горбачевский пресс-секретарь сказал, что надо следовать доктрине Синатры. Доктрине Элвиса Пресли, доктрине макдональдсовских гамбургеров, доктрине Микки-Мауса и Утенка Дональда.

Как-то Отдел внешней разведки показал ему документик, полученный благодаря братской помощи коллег из КГБ. Это был отчет ФБР о мерах обеспечения безопасности президента США, об уровне охраны и тому подобное; Петканову запомнилась там одна любопытная деталь: оказывается, место, где американский президент чувствует себя в наибольшей безопасности и где охрана меньше всего боится за него, – это Диснейленд. Ни один американский убийца даже помыслить не может, чтобы пальнуть там в президента. Это было бы кощунством, оскорблением великих богов Микки-Мауса и Утенка Дональда. Так было сказано в отчете ФБР, который КГБ передал их Отделу внешней разведки на всякий случай. Петканов здесь увидел подтверждение инфантильности американцев, тех самых, которые скоро наводнят его страну и купят ее с потрохами. Добро пожаловать, дядюшка Сэм, приходите и постройте у нас большущий Диснейленд, чтобы ваш президент мог чувствовать себя здесь в полной безопасности, а вы могли бы наслаждаться пластинками Фрэнка Синатры и смеяться над нами, ведь мы безграмотная деревенщина, совсем не умеющая одеваться.

Они должны присутствовать при этом, твердила Вера. Все четверо: Вера, Атанас, Стефан и Димитр. Это же великий час в их истории, прощание с угрюмым детством, унылым, хмурым отрочеством; конец лжи и иллюзий. И вот пришло время, когда правда сделалась возможной, время зрелости. Как же пропустить все это?

И потом, ведь они вместе с самого начала, с того недавнего, но уже и далекого месяца, когда это только начиналось; начиналось как бы в шутку, как предлог крутиться возле Веры, невинно флиртовать с нею. Они участвовали в самых первых, слегка лишь всколыхнувших общество протестах, еще не понимая толком, что это означает и как далеко может зайти. Они глазели на других, присоединялись к их шествиям, выкрикивали вместе с ними лозунги, а потом все вдруг стало серьезным, и от страсти захватывало дух. Это было и страшно тоже: ведь они все были там, когда этого малого, приятеля Павла, чуть не сплющило бронетранспортером на бульваре Освобождения, когда у милиционеров, охранявших дворец Президента, не выдержали нервы и они начали молотить женщин прикладами. Несколько раз, перепуганные до смерти, они удирали от автоматных очередей, прятались в подъездах, сцепив руки, чтобы оградить Веру. Но они и тогда были вместе, когда запахло близкой свободой, когда со скрипом отворились изъеденные червями двери, когда солдаты усмехались и подмигивали им, угощали их сигаретами. А потом они поняли, что побеждают, потому что даже некоторые депутаты-коммунисты рискнули появиться среди демонстрантов.

– Бегут крысы с корабля, – так прокомментировал это Атанас. – Перевертыши.

Атанас был студентом иняза, выпивохой и поэтом; он считал, что своим скептицизмом дезинфицирует души троих своих друзей.

– Мы не можем очистить весь род человеческий, – возразила Вера.

– Это почему?

– Потому что оппортунисты будут всегда. Ты сам увидишь, они все на твоей стороне.

– А я вовсе не хочу, чтобы они были на моей стороне.

– Не обращай на них внимания, Атанас, никакого значения они не имеют. Просто они показывают, кто победитель.

А потом последний удар в дверь, и – нате вам – ушел Стойо Петканов, ушел сразу и безо всяких предлогов: не ссылаясь на внезапную тяжелую болезнь, не предлагая уступить место своему преемнику. Просто-напросто Центральный Комитет отправил его в его загородный дом на северо-востоке в сопровождении пяти охранников. Сперва его заместитель, этот прохиндей Маринов, попробовал сплотить Партию вокруг себя, заявив, что он консервативный реформист, но за несколько дней его так разломали на им же самим выбранной дыбе, что стало ясно: он никуда не годится. И замелькали события, сливаясь, как велосипедные спицы. Слух, казавшийся вчера невероятным, завтра становился устарелой сенсацией. Коммунистическая партия проголосовала за временную приостановку действия статьи о своей направляющей и руководящей роли в экономическом и политическом строительстве, переименовалась в Социалистическую, призвала включить все важнейшие политические организации во Фронт национального спасения, а когда из этого ничего не вышло, предложила поскорей провести выборы. А вот этого-то оппозиционные партии не хотели или, по крайней мере, еще не хотели: их структуры были в зачаточном состоянии, а социалисты (бывшие коммунисты) все еще контролировали государственное радио и телевидение, большую часть издательств и типографий. Но оппозиции все же пришлось рискнуть, и она выиграла достаточно мест, так что социалистам (бывшим коммунистам) пришлось защищаться, хотя они, социалисты (бывшие коммунисты), и сохранили большинство в парламенте – ситуация, крайне удивлявшая западных комментаторов. Правительство предложило оппозиционным партиям войти в его состав и спасать страну вместе, но оппозиционные партии держались стойко – вы эту кашу заварили, вам ее и расхлебывать, а не можете, так уходите в отставку. А потом все уперлось в половинчатые реформы, горячие споры, и перебранки, и оскорбления, и бессилие, и страх, и черный рынок, а цены все росли, и снова полуреформы; одним словом, никакого героизма, по крайней мере, такого, как ожидали, когда отважный гусар мчится и разрубает путы рабства; а если и было что-то героическое, то лишь настолько, насколько может быть героической просто работа. Вере представлялось, будто медленно разжимаются пальцы, почти полвека сжатые в крепкий кулак, а в кулаке этом – золоченая сосновая шишка. И вот шишка выпала; она помялась, потускнела от смачивавшего ее много лет пота, но не стала меньше весом и все еще была так же красива.

Последней частью этого процесса – концом начала – был суд над Петкановым. Вера требовала, чтобы они его не пропустили, ни один из четверых. Если не смогут попасть в зал заседаний, можно смотреть процесс по телевидению. Каждый момент его, каждое мгновение стремительного прорыва народа из нарочно задержанного отрочества к запоздалой зрелости.

– А как насчет электричества? – спросил Атанас.