Офисная жизнь – она как река. Ее питают десятки или даже сотни ручейков, которые внешне вроде бы и неразличимы в общем широком и мощном потоке, но при этом они есть. За внешним благополучным и дружелюбным фасадом любой более-менее крупной организации скрываются такие драмы, что Шекспир, узнав сюжеты иных из них, удавился бы от зависти. Куда там его «Гамлету» и «Макбетам», что их средневековые топорные интриги против нынешних офисных «многоходовок», иногда меняющих не то что штатное расписание, но и само лицо компании.

И если ты задумал занять место повыше своего теперешнего ранее того момента, когда шеф сам скажет что-то вроде: «А не засиделся ли у нас такой-то в своей должности? Пора бы и повысить парня», будь готов к тому, что мир для тебя уже никогда не станет прежним. Тебя ждут битвы почище, чем в Гражданскую войну были. Друзья будут становиться врагами, бывшие недоброжелатели – временными союзниками, ты узнаешь про себя и людей, с которыми ты работал бок о бок много лет, столько всякого, что волосы не только дыбом встанут, а, может, и вовсе нафиг выпадут.

Это не Спарта, приятель.

Это офис. Хуже того – российский офис. В нем законы бытия не писаны, а если и писаны – то не читаны. Это место, куда легко попасть, но из которого очень трудно потом морально выбраться. И даже если ты поменяешь работу, для тебя все равно уже ничего никогда не изменится. Этот яд проникает в каждую клетку твоего тела.

Ладно, отвлекся я.

Так вот – Ряжская.

Она появилась в банке ровно через час после того, как я туда сам заявился, бодрый и довольный жизнью после визита в Лозовку. Все-таки не так важно, сколько ты отдыхаешь, важно – как. Вот вроде бы, – всего-то два дня к выходным пристегнул – и чувствую себя великолепно. А бывает, и двух недель для восстановления угасших сил не хватает.

Раз на раз не приходится.

Вот, значит, сижу я, про себя хихикаю, рассказывая своим коллегам-девчулям про то, какую я знатную, прости Господи, рыбину поймал третьего дня на утренней зорьке, и тут в кабинет влетает Волконский.

– Чего сидишь? – говорит. – Тебя Ольга Михайловна наверху ждет.

Будто я должен про это непременно знать?

Но внутри сразу неприятное чувство шевельнулось. Ясно же, что не просто так она меня ждет, не для вручения дополнительной премии за хорошо выполненную недавно работу. Нет, премия – оно хорошо бы, конечно, но вот только расчет был ей произведен полностью, и продолжения наших отношений в скором будущем вроде бы не предвиделось.

А лучше бы и вовсе их не было. Вот только мои желания сроду никто не выполнял. Ими вообще редко кто интересуется.

– Саш, проси кабинет с окнами, – вдруг бухнула Наташка из-за своего стола. – Тебе теперь дадут. А сюда пусть вон, «залоговиков» пересаживают. Их не жалко. Тем более что они все равно постоянно в разъездах. Или бухают. Им здесь даже лучше будет, чем наверху. Тут от начальства подальше, а к туалету поближе.

Сказано было смело. Если эти слова дойдут до ушей «залоговиков», то есть специалистов кредитного отдела, проверяющих залоги, которые потенциальные заемщики готовы были предоставить банку как обеспечение кредита, то мало Федотовой не покажется. Народ из этого подразделения славился беспощадностью и безжалостностью по отношению ко всем представителям рода человеческого, причем невзирая на лица. Работа у них такая. Сострадание к ближнему своему им неведомо, как и большинство других чувств, присущих разумному существу.

И – да. Бухали они по-черному, что есть – то есть.

– Федотова! – стукнул пальцем по столу Волконский. – Что за разговоры?

– Тоже мне секрет этого… – Наташка пощелкала пальцами, которые были унизаны колечками. – Полушенеля.

– Полишенеля, – поправила ее Ленка, подкрашивающая глаза.

– Вот-вот, – благодарно кивнула Федотова. – Его самого. Дмитрий Борисович, все уже давным-давно знают, что Ряжский собирается в перспективе заходить в банк деньгами, причем сразу на контрольный пакет. А если уж наш Сашуля в дружбе с его женой, так чего бы нам этим не попользоваться?

– Кто «все»? – сменил тон с относительно-добродушного на зловеще-мрачный постепенно начинающий звереть Волконский. – Давай, отважная наша, фамилии мне назови этих «всех». Я, зампред, ничего, выходит, не знаю, а некие все и лично госпожа Федотова – знает. Ну?

– Здесь камер нету, – без тени смущения сообщила ему Наташка. – Так что эта речь Силуяновым засчитана не будет. И потом – чего ты так взвился? Я же не место зампреда Сашку попросила для меня или Ленки выпросить, а кабинет с окнами. На твое кресло никто не претендует. Саш, ты же смещать Дмитрия Борисовича с поста не планируешь?

– Не язык, а помело, – пожаловался я Волконскому. – Даже как-то начинаешь думать о том, чтобы не нам на троих кабинет выпросить, а себе на одного. Как думаешь, Дим, такое возможно?

– Еще как возможно, – вместо него ответила Денисенкова. – На центральном этаже рядом каморка есть, в ней ведра всякие лежат, тряпки, химикаты. Вот ее тебе и отдадут. А мы с Наташкой будем туда приходить и в тебя плевать, предателя эдакого.

– В самом деле – гад какой! – поддержала ее Федотова. – Мы тут, пока его нет, сами себе за едой в магазин ходили, вместо того чтобы над тобой, иудой, глумиться, друг над другом издевались – и на тебе. Вот она – благодарность за верность. Вот как истинное лицо иных разных вылезает наружу!

– Нет уж, Сашечка, – Денисенкова щелкнула косметичкой, встала из-за стола, подошла ко мне и взяла меня под локоток. – Мы с Натали твой пожизненный крест, так что неси его с достоинством и смирением. Причем неси в новый кабинет, с окнами. Я еще одну зиму без солнца не вынесу. Зачахну, как цветочек без полива.

– И правда, мелют сами не знают чего, – вздохнув, признал Волконский. – Без какого солнца?

– Да хоть какого! – Денисенкова второй рукой, свободной от моего локтя, взъерошила мне волосы. – У нас тут окон нет, а день зимой короткий. На работу идешь – еще темно. С работы идешь – уже темно. О наличии белого дня на улице узнаешь только из новостей. Сашка, проси кабинет, тебе говорю. И тогда я знаешь что для тебя сделаю?

Ее тон приобрел интимные оттенки.

– Боюсь представить, – поправил я галстук, а после по возможности мягко отцепил ее руку от себя.

– Я скажу всем, что твоя мужская сила соизмерима только с твоим же непостижимым для среднего ума чувством юмора. Совру, конечно, но что не сделаешь для родного человека?

– Чего это – «совру»? – даже обиделся я. – Может, оно так и есть.

– Ну не буду же я проверять? – фыркнула Денисенкова. – Я за годы, проведенные с тобой в одном помещении, перестала в тебе видеть мужчину и начала видеть что-то вроде родственника. Собственно, я тебя и созерцаю чаще, чем любую родню, по восемь-десять часов пять дней в неделю. А инцест – это не по моей части.

– Заметь, Сашка, я молчу, – сообщила мне Федотова и сделала губы сердечком. – И ничего такого не говорю. У меня просто моральных принципов меньше. А кабинет с окошечком в большой мир, полный свежего воздуха, очень хочется. Так хочется, что этих самых принципов вообще почти и не осталось!