В овальном зале прибывшие чинно расселись в мягкие кресла, и буквально через минуту к ним присоединился тот, ради кого они собрались. Великий вышел из неприметной двери (за нею мелькнул и пропал ослепительно-белый свет) и сел во главу стола.

Выглядел он печальным и задумчивым. Стовер, уже наслышанный от адептов об облике этого человека, снова был приятно поражен. Ах, какой образ! Ведь к чему-то подобному стремился и он сам, особенно во время операции «Террана», – но до такого совершенства ему было очень и очень далеко.

Если Стовер в созданном им самим образе все-таки играл, то Великий, вне всякого сомнения, был отличным актером и в этом образе жил.

С минуту Великий сидел за столом, низко опустив голову. Все почтительно молчали. Наконец он поднял глаза и молча обвел взглядом всех присутствующих. Кажется, они от трепета даже перестали дышать.

– Дети мои… Дорогие мои дети, братья и сестры, а также уважаемые гости, – взгляд скользнул по Стоверу и Грегори. – Я собрал вас здесь потому, что у нас случилась беда.

Тихий и бесконечно печальный голос. Пауза. Ожидание становится томительным, и воздух в зале, кажется, звенит от напряжения.

– Все вы знаете, что нести в мир дело и слово Единого – тяжелая и непростая работа, – продолжил Великий столь же негромко и проникновенно. – Все вы прошли через беды и лишения на пути к всеобщему счастью. А сейчас нашему счастью угрожает еще бо́льшая опасность.

Снова пауза.

Интересно, кто первым не выдержит?

Разумеется, одна из трех женщин – сестра Нудга, собственной персоной. Маленькая, худенькая, сероглазая. Ручки-веточки, полупрозрачная кожа, пепельные волосы – не поймешь, то ли шатенка, то ли блондинка. Из таких получаются самые оголтелые фанатички, Стовер в этом убеждался не раз. При любой религии, при любом деле существуют такие женщины. Ни грамма косметики, глаза навыкате, острый нос, в лице всегда какая-то нездоровая исступленность. В Славнии, на Терране, такие же повязывались платком по самые глаза, благообразно прижимали к себе детей и вещали о добром боге, в Аларике – брали в руки плакаты с идиотским текстом и проповедовали на улицах. Эта – не исключение. Вот только почему у них вечно сальные волосы, и откуда берется совершенно одинаковый мерзкий запах – словно они по несколько дней не моются?..

– Великий, мы страшно огорчены, – сестра Нудга чуть не плакала. – Но как же это случилось? И что мы можем сделать, чтобы все исправить?

– Дочь моя, сейчас я расскажу вам то, что другим знать не положено – их умы слишком хрупки и просто не выдержат. Вы – одни из самых сильных моих детей, из самых смелых, из самых мудрых…

«Интересно, а как же Старшие Братья? – Стовер усмехнулся про себя. – Они не самые мудрые, выходит?»

– Даже Старшим Братьям я не сказал того, что сейчас скажу вам, – продолжил Великий.

«Ловко, – одобрил про себя Микаэль. – В логике ему не откажешь».

– Старшие Братья имеют слишком ранимые души, для них эта информация будет губительна. Из всех моих возлюбленных детей только вы сумеете вынести тяжкий груз.

Учитель, сестра Нудга, брат Хал и еще с полдесятка человек синхронно кивнули. Да, лесть – великая вещь. Особенно если ею грамотно и своевременно пользоваться.

– Итак, уважаемый Учитель, наш дорогой гость Микаэль и корабли под началом дорогой моей сестры Нудги и брата Хала сумели привести к Миру Изначальному средоточие зла, называемое секторальной станцией. – Голос Великого окреп и звучал теперь по-деловому сухо и сдержанно. – Честь вам и хвала за то, что вы сделали! И вы нисколько не виноваты в том, что произошло. Виноват… – снова пауза, снова ожидание. – Виноват я сам.

Общий вздох.

– Да, мои дорогие. Виноват я сам. Я был слишком добр и беспечен. Я пытался донести до их умов слово Единого. Я проповедовал им. Я искренне считал, что любому разумному существу можно подарить истинный свет добра и счастья. Я заблуждался, дети мои! Я избрал мерилом наши с вами идеалы, наш путь. Это и было моей главной ошибкой.

Сестра Нудга и другие женщины вытирали глаза. Брат Хал и Учитель с горечью смотрели на Великого. Стовер тоже смотрел, но иначе – с ожиданием. Ему было интересно, что же будет дальше.

– И случилось страшное. Дети мои, случилось то, что не должно было случиться. Нечестивые проникли в мое святая святых, напустив на меня обманный морок – сумасшедший оказался вовсе не сумасшедшим, он оказался тайным оружием, направленным против всего, что дорого вам и мне.

«Значит, все-таки Скрипач, – удивился Стовер. – Да, гермо недооценили не только на Маданге. Сильно. Вот это действительно сильно. Экипажу секторальной станции я бы тоже дал посмертно пару-тройку медалей – за находчивость. Жаль, что после такого Великий их точно прикончит».

– Тот, кого я, по наивности и доброте своей, принял за сумасшедшего, оказался вместилищем древнего и наиподлейшего зла из всех возможных, – продолжил Великий. – Сам дьявол побывал у нас в гостях, дети мои.

«Не слишком ли круто для полоумного гермо? – Стовер нахмурился. – Что-то не так».

– Сумасшедший и сам не знал, что сидит у него внутри и что управляет им. Я понял это слишком поздно. Как только понял – тут же приказал уничтожить это средоточие зла. Но мы не успели, дети мои. И это – снова моя вина. По милости своей я поддался на их просьбу дать час на прощание. Не надо было давать этого часа! Я страшно виноват, страшно!

– Что же сделал этот дьявол? – подался вперед брат Хал.

– Добрый мой брат Хал, ты можешь и сам догадаться. Зло всегда боролось с добром. Всегда старалось его уничтожить, исказить. Единый, истинный его образ, есть средоточие добра – и тот, кого я принял за сумасшедшего, сумел обманом взглянуть на добро моими глазами. И возвеличить, и уничтожить можно лишь тогда, когда знаешь истину. Понимаешь, что произошло? Понимаешь, что может еще произойти?

Брат Хал кивнул, впрочем, без особой уверенности. Туповат, что с него взять. Временами вроде бы неплохо соображает (Стовер имел возможность в этом убедиться), но временами – просто-таки поражает своей недалекостью. Остальные неофиты, впрочем, немногим лучше.

– Имея у себя образ Единого, зная, как он вошел в этот мир, зная, как мы несем добро, зло сумеет воздействовать своим обманом на самые уязвимые наши точки. Зная истину, ее можно исказить, извратить. А именно это и нужно дьяволу! Поэтому мы должны приложить все усилия, чтобы не допустить такого развития событий.

Все закивали.

«Чушь какая-то, – мелькнула у Стовера неприязненная мысль. – Какие, к черту, уязвимые точки у абсолютного добра? Впрочем, как я погляжу, данная трактовка всех устраивает».

– Уважаемый Микаэль, – вдруг сказал Великий. Стовер невольно вздрогнул. – Я вижу, что мои слова вызывают у вас сомнение и недоверие. Мало того, что вы до сих пор сомневаетесь в благости нашего дела, но вы и сейчас подвергаете мои слова сомнению. Я прошу вас – если у вас что-то есть, то скажите об этом прямо. Я не хочу недомолвок и обмана. Говорите, пожалуйста. Мы слушаем. Мы ждем.