Увы, это ничего не меняло: Давид Гросс ненавидел всех Квятковских.

Ненавидел старого подлого лиса, её отца. Наглого, самодовольного, обрюзгшего, но до сих пор считающего себя неотразимым: чем старее и безобразнее он становился, тем моложе девиц видели рядом с ним.

Презирал Квятковского младшего. Куда менее интересный, чем о себе думал, он вёл себя, словно все ему должны. Тупой, избалованный, самовлюблённый, ничего из себя не представляющий, говнюк смотрел на всех как на грязь под своими ногтями. В компании отца на должности вице-президента большую часть времени он был просто бесполезен, остальную — не приносил ничего, кроме вреда, но с чего-то думал, что с ним должны считаться лишь потому, что он Квятковский.

Давид давно ждал момента поквитаться. Давно готовился, присматривался, подмечал, делал выводы. И, наверное, мог бы простить откровенный идиотизм папенькиному сынку и проигнорировать его выходку: тридцать миллионов, что утекли со счетов «ТОР-Групп» из-за махинаций вице-президента «КВ-банка», незначительная сумма для компании. Но мерзкий слизняк не просто крал, он решил, что может безнаказанно красть у Давида Гросса, возомнил, что сумеет его обмануть, а этого Давид не прощал никому.

Признаться, Давид удивился, что Квятковский отправит дочь, чтобы замолить грехи.

Да, Гросс сам на неё намекнул, но лишь в качестве издёвки. Лишь потому, что не собирался встречаться ни с её отцом, ни с её братом. Да и уступать не собирался.

Что она позвонит сама, чтобы договориться о встрече — он не ожидал.

Давид внимательно наблюдал за Александрой Квятковской, стоящей у окна.

Синяя темнота вечернего неба. Ярко-жёлтые огни города. Сияюще-красные огни ночной трассы огненной змеёй за окном. И непокорная копна её вьющихся волос цвета полной луны.

Она его тоже обманула. И в глубине души Давид знал, что ненависть к её семье полыхает в нём не столько из-за кражи Ярослава, не только лично к Эдуарду Квятковскому.

Давид не привык не иметь того, что желал. И желать то, что не может иметь. А она…

— Помнится, прошлый раз ты так торопилась от меня сбежать, что даже забыла туфли. — Он приподнял одну бровь. — Удивлён, что ты попросила о встрече.

— Я здесь по просьбе отца, — сдержанно ответила Алекс Квятковская.

Давида не обманул ледяной тон. Её щеки горели, её глаза боялись на него смотреть.

— Твой отец решил, что ты достойная компенсация за нанесённый мне ущерб? — стоящий в дверях Давид выразительно оценил девушку с ног до головы. Сколько ей? Двадцать один? Двадцать два? В любом случае в два раза меньше, чем ему. Как быстро летит время! Он подавил тяжёлый вздох. — Боюсь, твой отец оценил неверно. Ты столько не стоишь.

Она не покачнулась, не отшатнулась, не вспыхнула гневом, как положено приличной барышне. Её губы не задрожали, глаза не наполнились слезами, она не упала в обморок. Лишь плотнее стиснула зубы, как обычно вели себя мужики.

Давиду было плевать, когда клиенты или подчинённые бросали ему вызов. Но в отличие от них, Алекс Квятковская его волновала. До сих пор.

И до сих пор Давид не мог понять, почему ещё помнит, как держал её в своих объятиях. Помнит дрожь её стройного тела, солоноватый вкус её кожи, карамельный запах её волос.

Он не помнил ни одну женщину, что побывала в его объятиях, настолько — все они были усреднённым набором рук, ног, волос, стонов, откровенных поз, приятных ощущений и полученных удовольствий. Эту девушку он запомнил, даже не зная её имени. Ещё не зная.

И сказать, что Давида это злило — ничего не сказать.

— Я здесь не потому, что оправдываю своего брата, — сказала она, стиснув в руках сумочку.

— Рад слышать. Потому что ему нет оправданий. Он обокрал мою компанию и решил, что это сойдёт ему с рук. Я не прощаю и за меньшее.

Однажды Давид целовал бешено бьющуюся венку на её шее. Может, поэтому сейчас не мог отвести от неё глаз?

— Я и не прошу, чтобы ты его простил. Или забыл. Или сделал вид, что не заметил его махинаций. Но, если как-то я могу убедить тебя не заводить уголовное дело, я готова… — запнулась она и так густо покраснела, что её щеки стали пурпурными, — …выслушать твоё предложение.

Давид усмехнулся, оттолкнулся от дверного косяка, на который опирался плечом, и вернулся в свой кабинет.

Натуральный оникс, чёрное дерево, сталь, кожа — брутальность зашкаливает, как сказал вертлявый дизайнер с бриллиантовой булавкой в шейном платке, что получил заказ на оформление кабинета и на удивление неплохо справился. Добавив углом две стеклянных стены, он добился потрясающего эффекта — казалось, что кабинет парит в воздухе. Летит сквозь время и пространство над суетой земной жизни.

Давид ждал, что Алекс пойдёт за ним. Она и пошла, и теперь неловко топталась в дверях, портя иллюзию и раздражая Давида смиренной позой, покорностью и готовностью угодить. Если бы он не знал какой огонь скрывается под этой маской скромницы, наверное, даже поверил бы.

— Считаешь есть способ, меня убедить? — обогнув стол, развернулся Давид, крайне заинтересованный её ответом.

Глава 7

— Я не буду делать вид, словно не понимаю на что ты намекал, когда сказал моему отцу «у вас очень красивая дочь». Или делать вид, что мой брат ангел, которого подставили или оболгали. Я даже не буду его защищать.

Давид внимательно слушал, давая ей высказаться, хотя это не имело никакого практического значения, кроме того, что ему нравится её голос. Чуть с хрипотцой от волнения он заставлял сердце биться чаще. А вот это Давиду совсем не нравилось, что сам того не желая, он реагировал на девчонку слишком остро.

— Зная, какие суммы в его распоряжении, я не понимаю зачем Ярославу понадобилось подделывать счета, словно у него недостаточно денег, — сказала Алекс, давая понять, что они на одной стороне. Так, наверное, учили вести переговоры в её бизнес-школе, или что там она закончила. — Даже отец в недоумении, ведь он никогда ни в чём ему не отказывал.

— Могу тебе объяснить, — побарабанил пальцами по столешнице Давид, а потом опёрся на неё ладонями. — Он жадный. И привык брать, что хочет.

Гросс невольно замолчал, вспомнив, что знал о Ярославе Квятковском вещи похуже воровства. Квятковский младший брал что хотел и кого хотел в прямом и переносном смысле, не гнушаясь ничем, не стесняясь ни осуждения окружающих, ни гнева отца. Но внимательно посмотрев на девушку, что, возможно, до сих пор пребывала в неведении, раз защищала этого урода,