южную (евреи из Восточной Европы). В Эвондейле жили и неевреи, но по негласному взаимному согласию все держались друг от друга на уважительном расстоянии. Как вспоминал Арнольд, труднее всего было с немецкими евреями, которые считали себя выше «социально, культурно и финансово»3.

Они с Леей венчались в эвондейлской синагоге Адат Исраэль. Шел 1945 год, война подходила к концу, Арнольд как раз недавно был демобилизован из американской армии. Чуть более года спустя, 18 декабря 1946 года, во всеконфессиональном еврейском госпитале появился на свет Стивен; в Эвондейле молодая семья Спилбергов, окруженная многочисленной родней, прожила первые два года жизни мальчика. Часть города, в которой они жили, состояла преимущественно из ортодоксальных евреев среднего и старшего возраста, поэтому Стивен провел свое детство в странном подобии кокона, окруженный любовью пожилых людей и почти лишенный общества ровесников. Его отец посещал лекции университета Цинциннати на льготных условиях как ветеран армии, в то время как Стивен был предоставлен заботе матери и круга других взрослых. Бабушка Дженни, мать Леи, преподавала английский язык немецким еврейским иммигрантам, поэтому в раннем возрасте мальчик слышал рассказы о Гитлере и Холокосте и даже видел татуировки с цифрами на руках выживших.

Цинциннати, центр концентрации напряженности и одновременно возможностей современного иудаизма, станет на путь прогресса с появлением раввина Исаака Майера Уайза. Иммигрант из Моравии, один из светил реформистского иудаизма, пусть порой и высказывавший спорные идеи об объединении, бежал из города Элбани, штат Нью-Йорк, после драки с главой местной синагоги. Он и здесь попытался объединить противоборствующие формы религиозной практики; под его влиянием в Цинциннати появились такие учреждения, как Еврейский общественный колледж (Еврейский институт религии), американо-израильская газета и Американский еврейский архив. При нем восьмидневная ханука, даже самими евреями особо не принимаемая всерьез, станет едва ли не соперницей Рождества с ее дарением пордарков, концертами и праздничными мероприятиями.

Отличной иллюстрацией противоречий, раздиравших еврейский Цинциннати в ХХ веке, может послужить то, что такой современный муж Дженни Филипе был исключительно набожным. Формально оба Познера, хотя они и ходили в консервативную синагогу, были ортодоксальными, при этом только Филип носил соответствующий наряд (длинную бороду, черное пальто и шляпу), посещал синагогу, говорил на идиш и на этом же языке произносил свое имя – Фивель, отказываясь хоть как-то приобщиться к реформам. Он был великим исполнителем, певцом и рассказчиком. Лея (а она знала, о чем говорит) назвала его «несостоявшимся артистом». Гостиная Спилбергов превращалась в сцену (изначально фамилия Спилберг звучала как Шпильберг, а немецкое «Spiel» – звучит как «шпиль» – означает «игра»). Помимо Леи за фортепиано и поющего и танцующего Фивеля к ним присоединялся великий дядя Борис, брата Фивеля, работавший укротителем львов в цирке – шекспировский актер в идишском театре, персонаж, не расстававшийся с соломенной шляпой и тростью.

Чтобы совсем оправдать заложенные в Стивена гены талантливого лицедея, надо упомянуть, что и Арнольд умел рассказывать истории как никто иной. Но лишь Фивель больше всех напоминал Шагала, того самого «скрипача» из произведения великого Шолом-Алейхема: именно его музыка вдохновляла людей, а пародии на жителей и жизнь в местечке помогала людям абстрагироваться от ужасов погромов и неустроенной, полной лишений жизни.

Несмотря на прогрессивную атмосферу в Цинциннати в середине века, Эвондейл оставался анклавом – культурно развитым, но, по мнению Леи, замкнутым. И снова евреи создали свой город в городе, со своими собственными школами, ритуалами, религией и окрестностями – эта стратегия не раз спасала жизнь этому народу, защищая от невзгод. И вот теперь, когда все самое ужасное было позади, чувство ужаса не покидало души людей. Атмосфера словно бы изменилась.

Америка, недавно осознавшая зверства Гитлера, стала радушнее. вверх по социальной лестнице – почему бы и нет? Многие евреи второго поколения пытаются сделать вид, что Холокоста не было; их еврейство становится помехой в процессе интеграции в ряды набирающего силу нееврейского среднего класса. Лея, прирожденная авантюристка, нетерпимая к ярлыкам и гетто, была среди них. Ее жажда свободы подразумевала то, что она ела все, что хотела (как и многие другие, они с Арнольдом не раз пытались перейти на кошерную пищу, но бросали), встречалась с теми, с кем хотела, и жила жизнью, не ограниченной религией. Даже ее имя Лея превратилось в амбициозное Ли.

Когда они переедут в Нью-Джерси, Стивен прихватит с собой навязчивые воспоминания, ощущения, вызывающие неизгладимые образы. Биографы и репортеры утверждают, что первые воспоминания Спилберга относятся к тем временам, хотя едва ли можно поверить, что двухлетний малыш мог что-то запомнить настолько ярко. Скорее всего, эти образы складывались из рассказов родителей о его ранних годах; эти обрывочные и заложенные в голову образы породили его собственный мир, который все принимают за воспоминания из детства. Подобная переработка довербальных ощущений в повествовании сразу позволяет увидеть второе дно, например, в анимационном фильме «Американский хвост» и его продолжении «Фивель идет на запад», в котором в доступной детям форме рассказывается о Холокосте.

К чести сказать, какие-то воспоминаня-вспышки все же присутствуют в его фильмах. Одна из таких «сцен из небытия», которую часто выделяют его биографы в более поздних работах режиссера, относится к тому моменту, когда шестимесячного Стивена взяли с собой в синагогу Адат Исраэль, где он впервые увидел ковчег Святыни – специальный ларец для хранения свитков Торы. Он сам описывает этот момент как ослепительный, внезапный взрыв красного света и звука – что-то сверхъестественное. так Спилберг рассказывал о своем первом воспоминании, которое можно датировать 1948 годом, в интервью 1985 года Ричарду Корлиссу из журнала Time. На самом деле это должно было произойти в 1947 году, но на тот момент режиссер ошибочно считал годом своего рождения 1947-й. Зная о ранних гениях, таких как Орсон Уэллс, он начал создавать легенду о собственной гениальности с младенчества. Ведь он хотел снять свой первый серьезный фильм до наступления 21 года.

Джозеф МакБрайд в своей бесценной биографии описывает сцену с изящными подробностями: мраморная арка в синем и золотом цветах, перед Стивеном стоит в свете загадочного красноватого света ларец, чьи дверцы скрыты занавеской, мерцающей при свете свечей. Сверху льется свет от бронзовой люстры, над которой словно парит звезда Давида. Вокруг стоят взрослые и ритмично поют.5

Насколько красивым кажется все это нам, настолько ужасным это могло быть для младенца – все огромное, яркое, кругом неизвестные люди, скорбные звуки; все это невыносимо для малыша, но он просто еще не знает, как выразить это словами. Возможно, именно этот ковчег вызвал самую первую тревогу Стивена, стал базисом всех его страхов, которые выразились в дальнейших