Король Пруссии Фридрих II взошел на престол за четыре года до описываемых событий, после смерти отца своего, Фридриха Вильгельма I, грозного «короля-фельдфебеля», прозванного так за реорганизацию армии. Новый тридцатидвухлетний монарх быстро завоевал уважение германских князей благодаря просвещенному уму, высокой культуре, энергии и политической проницательности. Понимая опасность, исходящую для его страны от России на севере и от Австрии на востоке, он упорно добивается сближения с Россией. Однако находящаяся под влянием канцлера Бестужева императрица Елизавета поначалу была настроена в антипрусском духе. Когда пришло время подыскивать невесту для великого князя Петра, все окружение царицы пришло в движение. Клан Бестужева добивался, чтобы императрица выбрала саксонскую принцессу Марианну, вторую дочь короля Польши, что позволило бы объединить Россию, Саксонию, Австрию, Англию, Голландию – одним словом, три четверти Европы против Пруссии и Франции. Противостоящий французский клан, которым издали руководил Фридрих Прусский, сделал все, чтобы этот план провалился. Конечно, Фридрих II мог предложить собственную свою сестру, принцессу Ульрику, – вполне достойную партию. Но он не пожелал приносить такую жертву. «Это было бы совершенно противоестественно, – напишет он впоследствии, – если бы прусскую принцессу королевской крови использовали для того, чтобы оттеснить какую-то саксонку». Зато молоденькая принцесса София Анхальт-Цербстская – вполне подходящая кандидатура. Не слишком на виду и не слишком бесцветная. Родители – без лишних претензий… И он бросил ее на чашу весов. Наставник великого князя немец Брюммер и придворный медик француз Лесток начали расхваливать императрице преимущества такого решения.

Елизавета согласна, что София, вышедшая из второразрядного семейства, будет наверняка покладистее, чем высокорожденная принцесса. Портрет, выполненный Антуаном Пэном, свидетельствует, что у девушки и здоровье нормальное, и шарм есть. И потом, она из того гольштейнского рода, который особенно дорог царице с тех пор, как скончался ее жених Карл Август. Если бы не эта трагическая кончина, София стала бы ее племянницей. А Карл Петр Ульрих – ее племянник. Так что все свои. И она повелевает Брюммеру направить приглашение Иоганне и ее дочери. Первый тайм выиграл Фридрих II. Однако дело еще не улажено. Достойна ли малышка Софи, чтобы на нее делали ставку в Пруссии? Тотчас по приезде путников король хочет видеть девочку. Растерявшаяся Иоганна отвечает, что Софи нездорова. И на второй и на третий день ответ тот же. Нетерпеливый король не верит этой отговорке. Почему от него скрывают «его кандидатку»? Она уродлива? Идиотка? Под натиском вопросов Иоганна признается, что помеха для появления при дворе – отсутствие у девушки придворного туалета. Король тотчас приказывает послать ей платье одной из сестер. Дрожащая Фикхен надевает его и срочно едет во дворец, где все уже собрались в ожидании ее. Конечно, она привыкла появляться в салонах, но на этот раз ставка так велика, что она не может совладать с сильным сердцебиением. Фридрих II выходит к ней в приемную, и лицо его озаряется улыбкой при виде хрупкой девочки с изумленным взором, присевшей перед ним в реверансе. Она очень смущена, и это придает ей еще большее очарование. Обменявшись с ней несколькими фразами, Фридрих II приходит к выводу, что его расчет точен. Застолье длится очень долго. Когда все встают, брат королевы, принц Фердинанд Брауншвейгский, сообщает Софии, что она приглашена в тот же вечер на ужин за королевским столом. Она тотчас сообщает об этом матери, и та с досадой замечает: «Как странно, но я тоже приглашена к столу королевы!» Иоганна не понимает, что при сложившихся обстоятельствах, короля больше интересует ее дочь, а не она. Мамаша все еще полагает, что в конце концов голова – это она, а Фикхен всего лишь пешка. Каково же было ее удивление, когда она увидела, что Фикхен сидит не просто за королевским столом, но буквально рядом с самим его величеством. Сперва скованная этим августейшим соседством, Фикхен очень быстро осваивается и поддерживает беседу с тактом и живостью. Чтобы дать ей прийти в себя, Фридрих II задает ей много вопросов. «Он спрашивал меня обо всем, говорил об опере, комедии, поэзии, танцах – в общем, о тысяче вещей! Речь шла обо всем, о чем можно говорить с четырнадцатилетней девочкой… У окружающих глаза широко раскрылись при виде короля, беседующего с ребенком». С раскрасневшимися щеками, в красивом платье с чужого плеча, с бьющимся от волнения сердцем, Фикхен чувствует на себе взоры всех присутствующих. Как бы в подтверждение ее триумфа король просит ее передать тарелочку с вареньем некоему мужчине, стоящему за ней, и при этом нарочито громко говорит придворному: «Примите этот дар из рук воплощения Любви и Грации!» От этого комплимента, сказанного при всех королем Пруссии, Фикхен вне себя от радости. Она будет помнить его слово в слово и через тридцать лет. Поистине ей кажется, что она – Золушка, приехавшая из провинции прямо на ослепительный бал и покорившая все сердца, начиная с самого короля. Завтра надо будет отдавать платье. Но она уверена, что впереди, за рубежом, ее ждет еще большая роскошь.

Через несколько дней они покидают Берлин. В Шведте, на Одере, Фикхен расстается с отцом; не получив приглашения в Россию, он возвращается в Штеттин. Несмотря на возбуждение, вызванное поездкой, Фикхен тяжело переживает это расставание. Ей кажется, что она больше не увидит этого доброго и простодушного человека. И она не ошибается. А он, взволнованный до слез, повторяет одно и то же: «Будь верна твоей вере, дитя мое! Не забывай читать мои наставления!» Вся в слезах, она обещает ему все выполнять. Только у Иоганны сухие глаза и холодная голова.

Чтобы перехитрить интриганов противоположного лагеря в России, было решено, что обе принцессы поедут под вымышленными именами. На документе Иоганны значится: «Графиня Рейнбек». Как она полагает, эта тайна придает поездке остроту. Четыре тяжелые кареты, в которых едут мать, дочь, их свита и багаж, очень неудобны и плохо подвешены. Да и время года для путешествия – не лучшее. Снег еще не выпал, но очень холодно, и не спасают даже маленькие жаровни внутри карет. Закутанные в меха, с лицом, закрытым маской, чтобы уберечь нос и щеки, женщины едут в полузабытьи. Порою сильный толчок причиняет боль в пояснице. Слышатся вскрики. Карета опрокидывается в канаву. Кучер бранится. Приходится выходить на ледяной ветер. И снова в путь. Перегоны длинные, монотонные и утомительные. На прусских почтовых станциях еда невкусная, а покой ненадежный. Как напишет Иоганна: «Комнаты для проезжающих не отапливались, и нам приходилось ютиться в комнате самого станционного смотрителя, мало отличавшейся от свинарника: муж, жена, сторожевая собака, куры и дети спали бок о бок в колыбельках, кроватях, за печкой и на матрацах на полу». У Фикхен несварение желудка от большого количества выпитого пива. За Мемелем дорога становится еще хуже. Почтовые станции, хоть и ужасные, вообще пропали! Как их ругали, а сейчас и они бы пригодились. Приходится нанимать лошадей у крестьян. Чтобы запрячь весь обоз, нужно двадцать четыре лошади. Каждый раз споры, торг, все это раздражает Иоганну. В ожидании снега к каретам привязывают сани.

В Елгаве, куда наконец прибыли измученные путешественницы, стоит русский гарнизон. Начальник его, полковник Воейков, весьма учтиво представляется Иоганне, показывает ей город и сообщает, что ему поручено сопровождать ее до Риги. На следующий день, подъезжая к Риге, Фикхен и мамаша испуганно вздрагивают от множества выстрелов. Воейков объясняет, что эта пальба – салют местного гарнизона в их честь. Обоз останавливается. Князь Семен Кириллович Нарышкин, придворный церемониймейстер и бывший посол в Лондоне, с вице-губернатором князем Долгоруким с глубоким поклоном представляются немецким принцессам, передают им от имени императрицы собольи шубы и просят пересесть в парадные сани; в них они быстро едут в замок. Там лакеи в ливреях размеренным шагом проводят их в отведенные апартаменты.