— Что случилось, Дэвид? — Голос Лесли вдруг ослабел.

— Я точно не уверен. Я словно что-то знаю и не знаю одновременно.

Но доктор Мунк уже начал понимать. Он прикрыл левой ладонью затылок, ему стало холодно. Откуда-то из другой комнаты дуло? Этот дом был не из тех, где гуляют сквозняки, — не разбитой халупой с дырами в стенах, куда ветер забирается сквозь древнюю черепицу на чердаке и погнутые оконные рамы. Снаружи действительно разбушевалась буря: Дэвид видел, как она рыщет в окне за скульптурой Афродиты, как беспокойно мечутся ветки деревьев. Богиня томно позировала, запрокинув свою безупречную голову, устремив слепые глаза в потолок или же куда-то за его пределы. Но что там было? По ту сторону пустого хрипа холодного и мертвого ветра? И сквозняка.

Что?

— Дэвид, тебе не кажется, что откуда-то дует? — спросила Лесли.

— Да, — ответил он, словно некая мысль только сейчас пришла ему в голову. — Да, — повторил он, быстро миновал гостиную, взлетел по лестнице и побежал по второму этажу. — Норлин, Норлин, — звал он, еще не добравшись до полуприкрытой двери ее комнаты.

Сквозняком тянуло именно оттуда.

Он знал и не знал.

Дэвид щелкнул выключателем. Тот находился низко, чтобы ребенок мог дотянуться. Зажегся свет. Девочка исчезла. Окно в комнате было распахнуто настежь, белые, почти прозрачные занавески трепетали на ворвавшемся внутрь ветру. На кровати в одиночестве лежала порванная плюшевая игрушка, ее мягкие внутренности были разбросаны по матрасу. Внутрь кто-то засунул скомканный листок бумаги, разворачивающийся подобно распускающемуся цветку. И доктор Мунк уже видел в его складках шапку официального тюремного бланка. Но в ней не было ничего официального. Послание не напечатали, а написали, и в этом почерке смешалось все: от аккуратного курсива до неразборчивых детских каракулей. Дэвид, казалось, целую вечность смотрел на записку, не понимая ее смысла. Но потом тот медленно проскользнул в его разум.

«Доктор Мунк, мы оставляем вас в ваших столь умелых и способных руках, ибо начнем проказничать в канавах, полных черной пеной, на задворках рая, в промозглом безоконном мраке межгалактического подвала, в пустых жемчужных завитках морей из сточных вод, в беззвездных городах безумия, в их трущобах… я и мой олененок, охваченный благоговением и восхищением. До встречи, ваш безымянный Джонатан Доу».

— Дэвид? — Доктор услышал голос жены с первого этажа. — Все хорошо?

А потом царству тишины в этом прекрасном доме пришел конец, ибо в нем зазвенел яркий и льдистый крик смеха — совершенный звук для проходного анекдота родом из какой-то малоизвестной преисподней.

Цветы отосланы ранним утром.

Сегодня — а я уже думал, что этого никогда не случится, — я встретил кое-кого, о ком, думаю, могу питать надежды. Ее зовут Дэйзи. Она работает в цветочном магазине! Магазине, смею добавить, куда я нанес визит, дабы купить скорбных цветов для Клары, которая для остального мира все еще считается пропавшей. Поначалу, разумеется, Дэйзи была вежлива и сдержанна, когда я попросил чего-нибудь поярче, на могилу близкого мне человека. Вскоре я излечил ее от этой отстраненной манеры. Своим глубоко застенчивым и дружелюбным голосом она рассказала о других цветах, тех, что не несли на себе символической печати утраты. Она с радостью провела для меня экскурсию по радужному прейскуранту своей лавки. Я признался, что не знаю практически ничего о растениях и товарах, выставленных на продажу, а также обратил внимание на ее энтузиазм, выразив надежду, что хотя бы отчасти ее воодушевление вызвано моим присутствием. «О, я люблю работать с цветами, — сказала она. — Они мне кажутся такими интересными». А потом она спросила, знаю ли я о том, что у некоторых растений цветы распускаются только ночью, а отдельные виды фиалок расцветают лишь во тьме, под землей. Поток моих мыслей и ощущений неожиданно ускорился. Хотя я уже почувствовал, что передо мной девушка особого воображения, но только сейчас я увидел, насколько она необычна. А потому рассудил, что попытки узнать ее лучше будут не напрасны, как в случае с другими. «О, это действительно интересно», — заметил я, растянув губы в теплично-теплой улыбке. Последовала пауза, которую я заполнил собственным именем. Затем она сказала мне свое. «Какого рода цветы вам нужны?» — спросила Дэйзи. Я степенно попросил собрать букет, приличествующий могиле моей покойной бабушки. Прежде чем уйти, я сказал, что, возможно, еще зайду к ним, коли снова испытаю потребность в цветочных услугах. Казалось, она не возражала. С растениями в руке я, мелодично звякнув колокольчиком над дверью, вышел из магазина, после чего сразу отправился на кладбище Чэпел-гарденз. Какое-то время я искренне пытался найти надгробие, на котором по случайности было бы выбито имя моей потерянной возлюбленной. Сгодился бы даже год рождения. Я подумал, что хотя бы это она заслужила. Но порыв иссяк, и мой памятный букет принял некто по имени Кларенс.

Дэй, как я теперь зову ее с глазу на глаз, впервые посетила мои апартаменты и влюбилась в их причудливый интерьер. «Я обожаю хорошо сохранившиеся старые здания», — сказала она. И мне показалось, что она не лукавила. Я подумал, что она искренна со мной. Она также заметила, что несколько растений в убранстве моих древних комнат сотворили настоящее чудо. Дэй очень серьезно отнеслась к отсутствию украшений естественного толка в моем холостяцком жилище. «Цветущие по ночам эхиноцереусы?» — спросил я, стараясь не слишком много вкладывать в этот вопрос, и, разумеется, выдал себя с головой. Нежная улыбка появилась на ее лице, но сейчас я решил не заострять внимание на поднятой теме. И даже сейчас нажимаю пером на страницы этого блокнота с немалой деликатностью.

Дэй походила по квартире, а я наблюдал за ней, словно за экзотическим животным — грациозным оцелотом, например. А потом я понял, что совершил досадный промах. Она же не упустила ничего. Оно стояло на низком столике около высокого окна, между внушительных размеров занавесками. На мой взгляд, оно довольно вульгарно бросалось в глаза, так как я не планировал показывать ей нечто в подобном духе на столь ранней стадии наших отношений. «Что это?» — спросила она, и в голосе ее слышалось некое возмущенное, даже яростное любопытство, граничащее с простым возмущением. «Всего лишь скульптура. Я говорил тебе, что занимаюсь такого рода вещами. Она, правда, не слишком хороша. Даже глупа». Она внимательнее осмотрела вещицу. «Осторожно», — предупредил я. Она еле слышно ахнула, после чего поинтересовалась: «Это будет что-то похожее на кактус?» На секунду показалось, что произведение искусства ее искренне заинтересовало. «У нее тут крохотные зубы, — заметила Дэй, — на этих языкоподобных штуках». И действительно, они походят на языки — мне это раньше и в голову не приходило. Какое изобретательное сравнение, если подумать. Я уже понадеялся, что ее воображение нашло плодородную почву, в которой могло бы пустить корни, но вместо этого в голосе Дэй послышалась холодность и даже отвращение. «Тебе лучше говорить, что это животное, а не растение, или скульптура растения, или что уж там по замыслу. У него такая густая шерсть, и такое впечатление, что оно сейчас куда-то уползет». Я тогда и сам желал куда-нибудь уползти. Спросил ее как квазиботаника о том, что разве не существует на свете растений, которые напоминали бы птиц или других животных. То были мои слабые попытки снять с собственного творения обвинения в неестественности. Странно, но порой ты вынужден принять критическую точку зрения на самого себя, взглянуть на собственное «я» чужими глазами. Наконец я смешал пару коктейлей, и мы перешли к другим темам. Я включил музыку.