– Стойте, стойте! – замахав руками, закричал атаман. – Куда выгружаете-то? Все одно – день-два, и обратно грузить! Настя… ты домой иди, а я тут… я тут распоряжусь.

Домой – это пока было сказано довольно сильно. Все казаки ютились в крепости, в башнях, на разных ярусах, и вот только сейчас, в конце весны, решились ставить избы. Первую, конечно, для атаманской семьи – сруб уже стоял ладный, а вот крышу еще тесом не успели покрыть, затянули пока шкурой нуера, да еще нужно было ладить печь, здесь, на взморье, погода держалась прохладная, а зимой хотя особых морозов и не было, но все ж таки выпадал снег.

За лето все женатые ватажники задумали поставить себе избы – и кормщик Кольша Огнев с недавно разродившейся дочкой белотелою Авраамою, и Матвей Серьга с Митаюке-нэ, и молодой Ухтымка с Тертятко. Даже вечный насмешник немец Штраубе – и тот захотел отдельную избу, чтобы было куда привести осанистую, дававшую всем от ворот поворот Онисью. А вот Маюни об избе не думал, и вовсе не потому, что маловат еще, что не допускает его покуда к себе ненаглядная Ус-нэ Устинья. Знал – придет время, уж всяко чум запросто сладит или хижину.

Молодые казаки, конечно, женатым завидовали, и по этому поводу полегоньку назревало в остроге тихое мужицкое недовольство, рано или поздно грозившее вылиться в открытый бунт. Женщин все ж таки на всех не хватало, да и те, что имелись, оказались в ватаге случайно – русских дев отбили еще в Кашлыке, освободили из полона татарского, вот они и прибились с тех пор к казакам, еще появлялись ненецкие девки, многие из которых, увы, были убиты колдунами и менквами, впрочем, большая часть, как подозревал атаман, благополучно вернулась в родные свои стойбища, ведь ватажники пленниц хоть и пользовали, да не стерегли. Ежели не любо, так пусть на все четыре стороны катятся, ловить их не собирался никто. Вот и полоняницы сир-тя сбежали к своим потихоньку, только две и остались, те, что любовь свою нашли, а точнее даже – сами и создали. Тертятко-нэ, правда, сильно привязалась к своему Ухтымке, да и юная колдунья Митаюки мужа своего, Матвея Серьгу, жаловала и всячески ублажала. Но – себе на уме была и очень хотела власти.

И еще появлялись иногда в остроге странные особы – то молодая смуглявая полонянка сир-тя, то справная светлоокая казачка Елена, коей в отряде отродясь не было, а то – старуха, страшная, словно смерть. Старуху эту, колдунью Нине-пухуця, сами же казаки и спасли когда-то от лютой казни, когда так вовремя напали на селение Яхаивар. Оттуда же, из этого селения, были и Митаюки с Тертятко. Но только Митаюки знала-ведала, что и странная смуглянка, и непонятно откуда взявшаяся казачка Елена, и Нине-пухуця – суть одно и то же явление, три стороны единого целого – злобной трехсотлетней ведьмы. Знала о том Митаюки-нэ, но никому не говорила… и вовсе не потому, что старую колдунью побаивалась.

Возле крепости, прямо напротив башен, возвышалась красивая одноглавая церковь Святой Троицы, срубленная казаками «в лапу» еще в старом остроге и теперь любовно перенесенная в новый. В церкви этой с охоткою правил службу ватажный священник, отец Амвросий – еще не старый, слегка за тридцать, опытный воин и неистовый проповедник с пронзительным взглядом синих, как небо, глаз. Широкие плечи, окладистая светло-русая борода, волосы пышною гривой – любо-дорого посмотреть… а вот попадьи, матушки, у отца Амвросия, увы, не было, вовремя обжениться не успел и теперь вот маялся, каялся и молился, особенно после того, как стала являться к нему смуглая крутобедрая дева. Обычно являлась та обнаженной и вытворяла такое, что молодой священник не в силах был совладать со своей плотью… о чем потом сильно жалел и беспрестанно замаливал грех. Вплоть до новой встречи.

Знал, что наваждение это, морок, посланное бесовское наваждение… знал, молился… но покуда ничего с собой поделать не мог. Однако – пытался. Еще недели две назад присмотрел отец Амвросий небольшой островок, куда мористее, нежели тот, где стоял острог Святой Троицы. Совсем маленький был островок, саженей десять на тридцать, скалы, камень, но и трава росла и даже несколько сосенок. Вот там-то, среди сосенок, и решил священник поставить небольшую часовенку, пустынь, куда бы время от времени мог удаляться, очищая душу и разум. Дело сие отец Амвросий ладил вдвоем с добровольным своим помощником и пономарем, нескладным, с покатыми плечами, малым Афоней по прозвищу Спаси Господи (верным клевретом, как выразился однажды мекленбургский наемник и справный казак немец Ганс Штраубе). Сплавали на ношве на островок, нарубили, ошкурили сосенки, оставили сушиться на ветерке да на солнышке, теперь вот осталось сложить сруб.

Вот уж туда-то, в часовню, как надеялся священник, уж никак не доберется проклятая бесова девка! Да и не узнает – откуда? – насчет островка и часовенки отец Амвросий с Афоней особенно-то не распространялись, держали языки за зубами.

Нынче же священник как раз уплыл в пустынь, но уже вскорости должен был вернуться – уже небось узрел струг. А как без молитвы святой отправить казачков к Печоре-реке по бурному морю? Вестимо, никак. Вот и не собирался отец Амвросий бросать свою паству на произвол судьбы, просто ненадолго отлучился – молился, каялся.

А старая ведьма Нине-пухуця бродила тенью неслышною по болотам – сильно ее интересовала сила бородатого русского бога, прозываемого Иисус Христос, в эту силу верил и ее использовал, отметая все чары сир-тя, красивый и сильный русский шаман Амвросий… так почему бы не попользоваться столь чудесной силой и ей, Нине-пухуця, обреченной могучими колдунами на позорную и лютую смерть? Ее собственное колдовство да волшебство русского бога – вот и выйдет такая сила, что мало не покажется даже самым сильным колдунам! И тогда… И тогда народ сир-тя наконец пробудится от векового сна, отвратится неги и праздности, ибо в этом мире выживут только сильные, только те, кто ищет войны, кто не жалеет крови – ни своей, ни чужой. Такие, как эти неистовые бледнокожие дикари – казаки-ватажники, такие, каким был когда-то древний народ колдунов. Да, великие предки сир-тя вынуждены были бежать от сильных и могущественных врагов. Но они не сидели сложа руки, не плакали, не стенали. Они познали древнюю мудрость, обрели колдовство, создали и зажгли яростное второе солнце, дав новую жизнь этой суровой северной земле!

– Тертятко-нэ, вернулся ли славный муж твой? – ведьма Нине-пухуця, незаметно для караульщиков миновав ворота, объявилась за спиной смуглолицей девы, радостно ожидающей возвращенья супруга в отгороженном оленьей шкурой углу на втором ярусе воротной башни.

– Ой… – девушка обернулась… увидев перед собой обычную белолицую казачку… коих постоянно друг с дружкой путала.

А что? Девки русские все бледные, как поганки, с лицами вытянутыми, словно у длинноголова, глаза у всех одинаковые – выпученные, круглые, словно у сойки. Так как тут не перепутать таких пучеглазых?

Вот и сейчас Тертятко, как звать эту деву, не вспомнила. Лишь махнула рукой да на всякий случай улыбнулась:

– Да, вернулся уже светлоокий супруг мой. Приплыли. Сейчас большую лодку погрузят и – домой, сюда явится. Буду лепешки печь!

– Лепешки – это хорошо, – улыбнулась ведьма.