– Доброе утро, сегодня эфир, ждем вас как обычно, – тараторила девушка.

– Да, конечно, – он переложил трубку к другому уху.

– Без четверти, – продолжала она, – я вам отправила напоминание.

Саша полистал странички.

– Послушайте… – начал он, но трубка уже отключилась. Саша читал на радио готовые вещи, но перед Новым годом, поддавшись на уговоры ведущей, пообещал “что-нибудь новенькое”. Они смонтировали анонс “Красной планеты” и теперь баритон, каким озвучивают хронику преступлений, рекламировал главы того, чего не было. Можно было отменить эфир, сославшись – на что? “Расскажу какую-нибудь историю, – решил Саша. – Да вот хотя бы про Вадим Вадимыча. Да, точно”.

Саша набрал “Вадим Вадимыч” и несколько фраз, и отправил новый анонс на радио. Потом он открыл второе сообщение – жена прислала адрес кафе, где сегодня он должен забрать индейку. Третье было от Лены. Она написала, что заказ поступил, но получить книгу можно теперь только после праздников, и что, если он хочет, можно не ждать, а встретиться сегодня.

Они познакомились в букинистическом отделе большого книжного магазина совсем недавно. Первое, что он увидел, когда спустился в подвал, до потолка уставленный стеллажами старых книг, – была его собственная книга. Желтая брошюра лежала сверху стопки, которую несла, прижав подбородком, какая-то девушка. Когда она составила книги на полку, он недоверчиво взял потрепанную чужими руками брошюру. “Саша Сухой. “Ангина”. Книга стихотворений”. Привет из прошлой жизни.

Лена работала в букинисте консультантом. Ее светлые волосы были собраны на затылке, а взгляд казался “вскинутым”, словно удивленным.

– Вы совсем не изменились, – сказала она, заметив фотографию на обложке.

Саша замешкался, а потом спросил о другой какой-то книге. Лена опустила глаза на экран:

– Нет, нету… – с искренним разочарованием в голосе ответила она. – Но вы можете оставить заказ.

Не дожидаясь ответа, она легко выскользнула из-за конторки.

– Вы, наверное, занимались танцами, – сказал он, когда Лена вернулась.

– Гончарова “Фрегат “Паллада” есть?” – спросил за спиной кто-то.

Саша извинился, а потом сделал то, чего не ожидал от себя. Он протянул Лене визитку магазина и негромко попросил:

– Дайте ваш номер.

– Заказ принят, – ответила Лена, послушно записывая цифры.

Саша не стал звонить, через несколько дней он просто зашел. Был конец смены, и Лена быстро освободилась. О чем говорить со вчерашней школьницей, он не представлял, но в кафе, куда они зашли, Лена смотрела тем самым взглядом – и Саша разговорился. Он опомнился только у метро, когда поцеловал Лену, а она ответила. Больше между ними ничего не было, но то, что он хотел, чтобы между ними было, заставляло удалять ее сообщения из телефона. С легкостью проживая в романах чужие жизни, он не думал, что сам будет жить двойной жизнью. Теперь он мечтал о другом романе. Когда Саша представлял себя с Леной, ему казалось, что с его “Красной планетой” тоже не все потеряно.

В сообщении, которое он написал, он спросил, когда ей удобно. Лена долго не отвечала, потом телефон пискнул: “В 4”.

Эта история произошла со мной прошлой осенью в Германии. Я приехал в Кёльн по приглашению моего бывшего однокурсника, а ныне профессора философии Леона Цандлера. Он давно поменял гражданство, жил в Бонне, профессорствовал по соседству в Кёльнском университете и даже курировал некую литературную программу, на которую, собственно, и приглашал.

Леон никогда не был мне другом, да и приятелем тоже, но меня все равно тянуло к этому замкнутому еврейскому юноше из уральской провинции – и в студенчестве, и теперь, когда он “превратился” в профессора. Когда я получил письмо, я снова это почувствовал.

Картонку с моим именем держал в зале прилета лысый господин в черном костюме и розовом коротковатом галстуке.

“Фриш”, – представился господин.

Как все безволосые люди, он выглядел человеком без возраста. То, что мы ровесники, выяснилось по пути в город. В Германию он переехал из Украины, а при Леоне состоял кем-то вроде администратора.

В дороге он признался, что гордится знакомством со мной – человеком, который знал маэстро в юности. Под “маэстро” он подразумевал Леона.

Меня поселили в старом пансионе с деревянной лестницей, ввинченной в узкий колодец крутыми и короткими пролетами. Тетушка-немка, словно выпавшая из “Дара”, встречала посетителей. Она ровно улыбалась нам, одновременно сканируя немигающим взглядом серых колючих глаз. Про себя я назвал ее “фрау Стобой”.

Ключ от комнаты был на болванке, размером и формой напоминавшей грушу. Кое-как втащив чемодан по лестнице, я отпер дверь и вошел в комнату. Шкаф с ввалившимися от пустоты створками, старое кресло и высокая, похожая на бруствер, кровать – вот и все, что было из мебели. Зато из окон открывался прекрасный, словно из путеводителя, вид на Рейн и стеклянные высотки на другом берегу. А слева, если высунуться подальше, чернели над крышами колпаки Собора.

После обеда Фриш отвез меня в Бонн, где жил Леон. Мой однокашник почти не изменился, только округлел и отрастил бороду-эспаньолку. Он по-прежнему сутулился и говорил тихо, как бы нарочно заставляя прислушиваться, а когда хотел привлечь особенное внимание, постукивал собеседника по груди ногтем (который тоже зачем-то сохранился на свалке моей памяти). Никаких эмоций по поводу нашей встречи Леон не выразил, только закашлялся и закивал.

В Кёльнском университете он преподавал философию, но его настоящей страстью была история этого города. Точнее, сам город, исчезнувший под бомбами союзников. Леон знал не только расположение старых улиц, но и нумерацию разрушенных зданий, в каком стиле и кто их построил, и какие лавки там находились; в какой день и час их разбомбили, кто погиб, а кто выжил – и т. д. и т. п. Такая вот неожиданная страсть. Да.

Сведения о Кёльне хранилась в двух компьютерах, которые стояли бок о бок на его безразмерном рабочем столе как гигантские бабочки. Чай был накрыт на напольном звукоусилителе. Леон поставил пластинку. Под звуки джаза я решил спросить его о том, о чем давно хотел, но не решался – о его родном уральском городе. Возвращался ли он на родину? Хочет ли туда поехать? Нет и нет, был ответ – это прошлое я от себя отрезал. “Ты всегда был провокатором, – неожиданно добавил Леон. – Твоя наивная вера в культуру смешила меня, ведь кругом царила разруха. Но знаешь? Я благодарен тебе. Это не давало и мне опускать руки”. Леон произнес этот короткий монолог сухим отрешенным голосом. Всерьез он говорил или, как раньше, иронизировал?

Леон сообщил, что водит экскурсии по исчезнувшему Кёльну, а Фриш добавил, что мне стоит побывать на одной из них. Экскурсии анонсировал местный “Тайм Аут”; кажется, Фриш гордился этим даже больше, чем Леон.

Жена Леона – Зоя – была русской и намного его младше. Она убрала со стола, принесла пепельницу и села к Леону на колени. Когда мы докурили, Леон пригласил в сад. На заднем дворике, отгороженном кустами туи и жимолости, небо еще светлело, но сумерки в саду уже ползли и наслаивались. Из тьмы проступали белесые углы то ли беседки, то ли оранжереи. Как выяснилось из разговора, это была мастерская.