ней пальцем не щелкайте, вот она и не отскочит. А ежели не нравится, вызовут человека, он им за трешник все поправит.

— А откуда его взять, этот трешник? Тут, может, будет жить такой же рабочий человек, как и ты. Что он, эти трешники печатает?

Короче говоря, согнали на мою квартиру весь участок: плиточников, маляров, сантехников. Выправили положение. Финские обои наклеили, в ванной цветную плитку положили. В общем, конфетка получилась, а не квартира. Звоню в исполком, а мне говорят:

— Тут, знаете, один инвалид приходил, просил первый этаж. Ну мы решили вашу квартиру ему отдать, а вам его — на третьем. Такая же, двухкомнатная.

Что ж, думаю, конечно, жалко такую квартиру незнакомому человеку отдавать. Да уж бог с ним, инвалид все-таки.

Прибегаю я на третий — мать моя родная! О потолке или обоях я уж не говорю. Но унитаз! Полтора метра над полом. Почти что вровень с умывальником. Вызываю опять бригадира.

— Ты что же, — говорю, — подлец, соорудил? Что ж на него со стремянкой лазить?

А он смеется:

— Ничего. Приспичит, так залезут.

— Прощайте. Нам не о чем больше говорить.

— Привет, — сказал Петр Семенович. — Кланяйтесь липотапам.

Он проводил взглядом незнакомца, затем взял стакан с вином и блаженно зажмурился. Все в порядке. Абцилохордия была нормальной.

ТИПОВАЯ БАШНЯ

(Рассказ прораба)

Говорят, что у хирургов есть такое правило, чтобы своих знакомых или родственников никогда не оперировать. Я, конечно, не хирург, но в том, что это правило справедливое, на своей шкуре убедился.

А дело было так. Строили мы обыкновенную двенадцатиэтажную башню. Ну, сделали мы ее на совесть. Все двенадцать этажей возвели. Ни одного не забыли. Звоню я в исполком:

— Все в порядке, — говорю, — можете комиссию назначать.

— Хорошо, — говорят. — И у нас радостная новость. Решили квартиру вам дать.

— Спасибо, — говорю, — товарищи. А что за квартира?

— Да в том же доме, что строите. Двухкомнатная, первый этаж.

— А номер, номер-то какой?

— Номер семь. В общем, поздравляем.

Положил я трубку и бегом в седьмую. Ну, квартира, в общем, как квартира. Пол, стены, потолок — это все на месте. Ну, а что касается, чтоб двери закрывались или там из батареи не текло, об этом, как говорится, мечтать не приходится. Одним словом, хорошая квартира, если ее менять или под склад приспособить.

Вызываю я бригадира и говорю:

— Это что?

Он по сторонам поглядел:

— А что?

— Ты что, первый год работаешь? Не знаешь, что потолок надо белить, а обои — не надо?

— Да ладно вам, — говорит, — я думал, у вас дело какое.

— Дело, говоришь? А то, что у тебя плитка отскакивает, это, по-твоему, не дело?

— Вы по ней пальцем не щелкайте, вот она и не отскочит. А ежели не нравится, вызовут человека, он им за трешник все поправит.

— А откуда его взять, этот трешник? Тут, может, будет жить такой же рабочий человек, как и ты. Что он, эти трешники печатает?

Короче говоря, согнали на мою квартиру весь участок: плиточников, маляров, сантехников. Выправили положение. Финские обои наклеили, в ванной цветную плитку положили. В общем, конфетка получилась, а не квартира. Звоню в исполком, а мне говорят:

— Тут, знаете, один инвалид приходил, просил первый этаж. Ну мы решили вашу квартиру ему отдать, а вам его — на третьем. Такая же, двухкомнатная.

Что ж, думаю, конечно, жалко такую квартиру незнакомому человеку отдавать. Да уж бог с ним, инвалид все-таки.

Прибегаю я на третий — мать моя родная! О потолке или обоях я уж не говорю. Но унитаз! Полтора метра над полом. Почти что вровень с умывальником. Вызываю опять бригадира.

— Ты что же, — говорю, — подлец, соорудил? Что ж на него со стремянкой лазить?

А он смеется:

— Ничего. Приспичит, так залезут.

— Ты зубы не скаль! Здесь, может, инвалид будет проживать, а ты ему такие козни строишь.

— Не понимаю, — говорит он. — Если вы за что на меня сердитесь, так прямо и скажите. А унитаз здесь ни при чем.

Пришлось опять согнать весь участок. Ванну голубую поставили, плиту югославскую. Довели и эту квартиру до уровня мировых стандартов. Звоню я в исполком, а у них опять новость:

— Вашу солнечную сторону многодетной матери отдаем, а вам ее — теневую, на шестом этаже.

— Да вы что, — говорю, — издеваетесь?

— Почему? Шестой даже лучше. Что у тебя, лифт не ходит?

Ходит-то он у меня, думаю, ходит. Даже до двенадцатого. Только на шестом не останавливается. Мимо проскакивает. Хотел я им сказать пару слой по-нашему, по-прорабски, но сдержался. Пять лет все-таки квартиру жду.

— Да вы не волнуйтесь, — говорят они. — Квартиры-то одинаковые.

Эх, думаю, приехали бы вы сюда, увидели, какие они одинаковые.

Прибегаю на шестой — картина, в общем, не для слабонервных. Особенно по части паркета.

— Это что, — спрашиваю я бригадира, — паркет или американские горки?

— Ничего, с годами уляжется.

— Бессовестный ты человек. Здесь, может, многодетная мать будет жить. У ней детишки первые шаги в жизни делают. Легко их делать по такому паркету?

— Знаете, — говорит, — вы как хотите, а лично я заявление подаю. Со многими прорабами работал, но с таким зверем…

Паркет, конечно, переложили. Но ребята на меня коситься начали.

— Не ожидали, — говорят, — от тебя, Митрич. Весь трест над нами смеется. На других участках пятый дом сдают. А мы все с этим колупаемся.

После этих разговоров я по стройке начал с опаской ходить. Не ровен час, труба на голову упадет или кирпич свалится. Чего на стройке не бывает.

В исполком я уже и не звоню — боюсь. Но они меня сами нашли.

— Понимаете, — говорят, — тут одна артистка приходила…

— Что? Опять?!

— Да… В общем, ей дали вашу — на шестом, а вам ее — на восьмом.

— Ну вот что, — говорю я, — хватит! Не нужна мне ваша квартира. Жил себе двадцать лет в коммунальной и еще столько лет проживу. А чтоб через вашу доброту инвалидом сделаться — это уж извините. Дураков нет!

Так что верно это придумали, что хирургам нельзя своих оперировать. Лично я бы это правило и для других профессий ввел. Потому что в наш век бурного роста производства нельзя человеку подсовывать то, что он для других делает. От этого ничего, кроме вреда, не получится.

ПОД ОДНОЙ КРЫШЕЙ

Сегодня утром, выходя из ванной, я случайно столкнулся с отцом.

— Мишенька, — обрадовался отец, — здравствуй, сынок!

— Отец! Здравствуй, родной!

Мы расцеловались. Отца я не видел давно. Кажется, что-то около