было четыре человека, добралась до цели первой; гребцы встали в полный рост, застучали веслами о борта лодки и испустили победный клич. Но в тот же миг к цели подошли две лодки побольше, команды которых набросились на победителей и принялись их избивать чуть не до смерти. К счастью, подмога подоспела вовремя, однако устроители не осмелились отдать награду этим беднягам, потому что остальные калоши стали кричать, что у потерпевших не было никакого права участвовать в состязании — они якобы были с другого острова.

После обеда в тот же день мы, белые люди, устроили также большой праздник. Все поселение прошествовало маршем на упомянутое мною ранее место развлечения на берегу Калошенского ручья. Первым во главе шествия на маленькой эландской лошадке[28] ехал в красивом облачении семилетний сын одного полковника. Следом шагали четыре барабанщика, усердно бивших в барабаны. За ними шли важные господа и начальники, затем солдаты тянули пожарную повозку, на которой стоял сооруженный из хвойных веток разнообразно украшенный шалаш, а в шалаше сидела тринадцатилетняя дочь одного финна с маленькой короной на голове. К передней части короны надо лбом девочки была прикреплена медная табличка с надписью латинскими буквами Republika. Далее ехали пушки, за ними маршировали остальные военные. У Калошенского ручья был устроен красивый, чуть приподнятый над землей шатер, в котором впоследствии прозвучали пламенные речи, перемежавшиеся пением. Напротив входа установили трон, на котором восседала Republika. Неподалеку были поставлены длинные столы, заставленные едою, к которым все могли подходить; более того: каждому гостю налили по четушке[29] пива. Наконец, стали палить из пушек. Отдельный стол был накрыт для калошей, которые, уходя, унесли с собой все остатки еды и даже посуду, так что на столах ничего не осталось. Так они и ушли домой, не сказав ни слова благодарности.

Наши финны, так же как и русские, и другие служащие Российско-американской компании, почти все приняли подданство США, называли себя с гордостью «Американа» и вели веселый образ жизни, пока хватало выходного пособия. Только вот потом стали они голодать, потому что работы у них никакой не было. Кроме того, вместе с новыми поселенцами прибыло в Ситку много разбойников, которые с револьвером в кармане разгуливали безо всякого дела. Если с кем-то случалась размолвка или становилось известно, что у кого-то есть деньги, то раз, два, три — вот уже и стреляют. Так произошло с одним уволившимся служащим компании среди бела дня, прямо на улице. Он поссорился с одним таким разбойником, который тут же выхватил револьвер из внутреннего кармана и выстрелил. Пуля, кстати, попала не в того, кого хотел убить разбойник, а в другого человека, который просто проходил мимо и о ссоре даже не догадывался. Ему прострелили бедро, так что он стал хромым, только вот злоумышленнику никакого наказания за это не было.

Один финн по имени Викстрём тоже уволился и открыл трактир. Несколько недель дела у него шли очень хорошо. У него был свой дом, и там несколько комнат, так что он сдал одну из них, которая была проходная, некоему моряку. Как-то вечером, когда один эстонец проходил в темноте через эту комнату, моряк выстрелил в него из револьвера, думая, что это Викстрём. Пуля, однако, попала не в того человека, а в дверной косяк. Испуганный эстонец позвал на помощь — и отправились все гуртом задерживать злоумышленника. Первый, кто осмелился открыть дверь, получил пулю в руку, то же случилось еще с двумя людьми, но никто смертельно ранен не был. Конечно, поднялись большой шум и возня; на место вызвали полицию, и стрелка посадили под арест. Заодно у Викстрёма конфисковали внушительные запасы спиртного, из которых ему потом удалось вернуть только маленькую часть. И какое, по-вашему, наказание придумали покушавшемуся на убийство? Четыре дня пилил он дрова на благо государства — вот вам вся расплата за содеянное!

Сначала и я собирался остаться там, так как от новых поселенцев получал я много заказов и плата была щедрой. Но из-за этих историй с разбойниками такая жизнь мне быстро надоела, и я решил вернуться на родину. В это же время зашел в порт большой русский фрегат[30], на котором предлагали места тем подданным российского императора, которые хотели уехать из Америки. Капитан пришел в кузницу, где я работал, заказать изготовление всяких необходимых на корабле вещей и заодно поинтересовался, не хотел бы и я отправиться с ним в путешествие. Я ответил, что поеду, но только при условии, что возьму с собой свои кузнечные инструменты и буду делать на корабле только то, что к моему кузнечному ремеслу относится; требовать же от меня выполнения матросской работы не следует. Капитан полностью согласился с этим условием. Потом я ходил еще смотреть корабль и нашел его огромным — хотя, правда, старым, — так что на нем вполне можно было отважиться на путешествие до самого Кронштадта. Потому как вспомнил я в ту минуту слова старого моряка: «Матрос большого корабля и капитан утлого суденышка одного стоят».

Однако прежде чем отплыть, простояли мы в порту несколько недель. Судно надо было всячески починить и оснастить перед таким дальним путешествием — а вдобавок еще и нагрузить. В погрузку корабль принял в Ситке множество дорогих шкур земных и морских животных, многие десятки тысяч, которые все были засолены в бочках, как рыба, и таким образом долго не портились, даже будучи невыделанными. Наконец все было готово, и находящимся еще на берегу людям приказали срочно подняться на корабль. Я все же немного задержался, изготавливая порученные мне изделия; и только вечером взял я свои вещи и подыскал им и себе подходящее место на средней палубе.

В первую ночь, когда я беззаботно отдыхал, как блаженный на лоне Авраамовом, пришел вдруг боцман, разбудил меня и приказал заступать на вахту. «Как ты смеешь беспокоить меня по такому вопросу, — прокричал я ему, рассерженный. — Я пришел сюда своим ремеслом заниматься, а не на вахте стоять!» «Ты что же, думаешь, что главнее самого господина капитана, — сказал он, — который тоже должен вставать, когда потребуют?!» С теми словами он и ушел восвояси, а я остался в своем углу спать.

На следующий день, когда я как раз укладывал свои инструменты, чтобы они не повредились во время серьезного волнения, пришел ко мне штурман и приказал отправляться на другую работу, но я не пошел. Об этом он доложил помощнику капитана Касаварову[31], который вызвал меня к себе. Я пересказал ему