— Мои волосы, — сказала я, когда стало светло и я увидела, что то, что было в зеркале, мне не померещилось. — Почему они стали другого цвета? Что со мной происходит?

Я ждала от Рене ответа, но она молчала, долго молчала, а заговорив наконец, сказала лишь:

— Не знаю.

В ее голосе звучало беспокойство, и смотрела она на лес. По ее глазам мне показалось, что она о чем-то вспомнила. И пожалела.

Я вздрогнула, щелкнув зубами. Бабушка встала и подошла ко мне.

— С тобой ничего не случится, клянусь, — пообещала она. Она как будто меня умоляла.

Мне показалось, что она напугана на меньше меня.

4

В тот день я могла остаться дома. Может, и стоило бы так поступить. Но после такого сна — после тех воспоминаний — и после услышанного в голосе Рене беспокойства мне хотелось уйти. Убежать от себя самой было невозможно, оставалось только куда-нибудь сходить. Но, насколько я знала, это ничего не решило бы.

Направляясь на первый урок, я прошла мимо Кирсты. Увидев мои волосы, она остановилась и уставилась на меня. Она знала, что я их ни за что не покрасила бы. Она была в курсе, что я даже не умею этого делать. Но я не ожидала от нее того, что она сказала.

— Ты проклятая, — выпалила она и, когда ребята посмотрели на нее, а потом перевели взгляды на меня, повторила это громче.

В глазах собравшихся читался страх, я видела, как все они смотрят на нее, как она двигает губами. Я поняла, что им очень интересно, что же со мной случилось, и они все поверили ей. Когда к ней поворачивались и начинали слушать, Кирста просто сияла.

Хуже всего было то, что даже я сама считала, что она права. Я чувствовала себя проклятой.

Я знала, что со мной что-то не так. Наверное, то, что я видела той ночью, каким-то образом сделало это со мной. Оно забрало моих родителей, а теперь на мое лицо ниспадала кроваво-красная прядь волос. Я убрала ее за ухо, вспомнив сверкающие и бесчеловечные серебристые вспышки.

Надо было узнать, что же убило моих родителей, оставив меня одну — непохожую на других, сломленную и потерянную.

Теперь на мне была еще и эта метка.

Я направилась в туалет и встала перед раковиной, глядя на волосы. Вошли какие-то девчонки, посмотрели на меня и отвернулись.

Проклятая.

Я как-то прожила этот день, а потом, на уроке рисования, увидела вчерашнего новенького, Бена.

Когда я вошла, его мольберт стоял прямо рядом с моим. Я не слышала, чтобы о нем кто-то что-то говорил, потому что со мной вообще никто не общался, но я заметила, как смотрят на него девчонки.

Он по-прежнему был обут в мокасины, чем отличался от всех остальных ребят, но все равно с него не сводили глаз. На его ногах эта обувь смотрелась естественно, хотя кто угодно другой выглядел бы в ней глупо.

Сам он пристально смотрел на чистый лист бумаги на своем мольберте. Но когда я направилась к нему, он повернулся ко мне, и его руки сжались в кулаки.

Значит, он обо мне слышал.

Когда я прошла мимо него, он весь напрягся, и я поняла, что он уже знает все и видит во мне то же самое, что и все остальные: девчонку, чьих родителей убили, девчонку, которая ничего не помнит, несмотря на то что ее нашли прямо рядом с их телами.

Девчонку с кровавыми волосами.

Он двинулся от меня, направляясь в другой конец класса, к самому дальнему от меня мольберту, но учительница сказала: «Так, приступим», все взялись за дело, и он остановился.

И посмотрел на меня.

Он посмотрел на меня, и на миг мне показалось, что он просто не мог не посмотреть. Будто ему хотелось этого.

Но потом отвернулся, поджав губы.

— Ты их любила, — сказал он тихо и мягко. С грустью. Голос у него тоже был красивым, такой же красивый, как он сам.

— Да, — ответила я, каким-то образом поняв, что он имел в виду моих родителей, и сильно удивившись тому, что он вообще со мной заговорил. И тому, как это прозвучало.

— Твои волосы… Когда умерли мои родители, мой дед… он за ночь поседел от горя. И я… Я знаю, каково это — потерять все, что у тебя было, всю твою жизнь.

Мне в тот момент не хотелось прикасаться к своим волосам, привлекать внимание к этой яркой пряди, но она, разумеется, выскочила из-за уха, разлилась кровью по моему лицу, закрыв рот.

Я заткнула ее за ухо, но Бен уставился сначала на мои волосы, а потом мне в лицо. Губы его раскрылись, глаза распахнулись чуть шире.

Он смотрел на меня, и я увидела, что у него действительно серебристые глаза. В них не было ни синего, ни зеленого, ни серого оттенка, лишь золотистые крапинки, из-за которых глаза светились еще ярче.

Серебристые.

— Твои глаза, — прошептала я и застыла, потом отвернулась так, что мне была видна лишь его спина. Я услышала чей-то смешок и призыв:

— Бен, может, встанешь сюда?

Надо было убираться оттуда.

Надо…

Серебристые глаза.

Я неловко собрала свои вещи, и Бен опять взглянул на меня. Наши взгляды снова встретились, он смотрел пристально, и я вдруг поняла, что они вовсе не серебристые, а карие, обычные карие глаза.

Я все равно сбежала в секретариат, к миссис Джоунс. К Рене, которая снова за мной приехала. Пока я ее ждала, все думала, не спятила ли я. И о том, почему Бен со мной заговорил.

И почему мне его глаза показались совсем не такими, какими они были на самом деле.

5

— Думаю, не пристроить ли к дому крыльцо, — сказала Рене, пока мы ехали в машине.

Она выбрала длинный путь, через город, по безупречной, как на открытке, центральной улице Вудлейка, мимо полицейского участка, стоявшего рядом с одним-единственным деревом, сохранившимся там, где первые здешние поселенцы воздвигли свои дома. Мой папа писал об этом дереве каждый год в День города, когда все магазинчики устраивали распродажи, а городская администрация устраивала пикник, на котором собирались жители Вудлейка.

Я вспомнила прошлогодний пикник: как напрягся папа, когда увидел Рене, но потом расслабился, когда она снова повернулась к своей собеседнице и сказала:

— Не знаю, увидим ли мы в этом году Тантосов. Они, как правило, на пикник не ходят. Луис? Нет, думаю, он на таких сборищах тоже не появляется.

— Мог бы и поздороваться, — прошептала мама. — Она же не вечно жить будет, Джон, и я знаю, что ты ее любишь.

— Я устал быть не таким, каким она хотела бы меня видеть, — сказал папа и пошел поговорить с ребятами, которые тыкали пальцами в мемориальное дерево.