Но обо всем по порядку…

Уф-ф, даже если бы Периниск, мой учитель, был доволен моим слогом, клянусь гребнем Солоры, коли я и дальше поведу рассказ с этакой помпой, то подохну от скуки раньше, чем великий герой Гиеагр прикончит меня «за лень и нераденье», как давеча обещался. Поэтому рассудим так: Периниск далеко, и самое большое, что он сумеет мне причинить, – раз-другой протянуть розгами за хромые периоды и дрянную аргументацию; мой же опасный путь – вот он, под ногами, и завтра, быть может, я погибну в когтях неведомого чудовища, или паду от варварских стрел, или загнусь от тоски, выслушивая сердечные излияния моего друга, подобного бессмертным Гиеагра… Так спрашивается, при таком раскладе ради чего я стану терзать себя соблюдением правил риторики, столь милых моему далекому учителю? Вполне возможно, что эти мои папирусы не увидит никто и никогда, что они сгинут вместе с нами там, куда мы держим теперь свой путь. Быть может, я и вовсе не стал бы возиться с ними и вести летопись великих и безумных подвигов, совершаемых на Востоке моим спутником, но… но, великие боги, я все-таки надеюсь вернуться живым из этого погибельного путешествия. А раз я надеюсь вернуться, то надеюсь и получить свою долю той великой, той бессмертной, той сияющей славы, которой давно уже покрыл свое имя мой бесстрашный товарищ и которой, если на то будет воля богов, он добудет еще в тысячу крат против того, что имеет теперь.

Ну вот, я опять заговорил как этот напыщенный пустозвон, старикашка Периниск, да благословят боги его ученость и его страсть держать в услужении хорошеньких рабынь, и да спалят они всепожирающим небесным огнем его розги. Хорошо, пусть. Может и не так плохо, если в рассказ об этом дуболоме, моем друге, – вкрадется несколько выспренних фраз, в конце концов, деяния мужа, подобного ему, стоят того, чтобы хоть немного постараться, повествуя о них.

Итак, мы въехали в Землю стрельцов в восьмой день от летнего солнцестояния, по Ржаному тракту, через убогую приграничную деревушку. По бокам дороги нас встретили пять или шесть столбов, на которых висели высушенные солнцем трупы женщин-изменниц, казненных по местному обычаю. Восточные варвары необычайно твердо придерживаются своих суеверий и за отступничество карают жестоко и с изуверской изобретательностью; здешние, например, привязывают несчастных к столбам вдоль дороги, и каждый прохожий обязан пульнуть в жертву из небольшого церемониального лука стрелой с жалом, смазанным причиняющим невыносимые страдания ядом. Бедняги висят так по нескольку суток кряду, терпя запредельные муки. Этот жуткий обычай – главная причина, почему в Земле стрельцов не строят домов с окнами, выходящими на улицу: вопли истязаемых мешают спать по ночам.

Мы въехали в деревушку через распахнутые настежь ворота, сколоченные из тощих узловатых стволов. До этого мы четыре дня тащились по проклятым желто-серым горам, прокаленным солнцем, как печь для обжига амфор, и иссушенным, как трупы отступниц, которых варвары Водолеева озера казнят, приковывая на солнцепеке на верхушках скал. Когда мы достигли страны стрельцов, мне казалось, что весь мир состоит из одних только гор, бесконечных гор, из их однообразных бескрайних верблюжьих горбов.

Конь Гиеагра, Пламеник, понуро плелся впереди, везя на себе героя, его нехитрую амуницию и два переметных бурдюка, один из которых когда-то был полон водой, другой – овсом. Я тащился позади в повозке, запряженной парой мулов – пегим и каурым. Пегому я дал имя Мудрец, ибо он был работящ и нестроптив, а каурому – Подлец, ибо характером он был полной противоположностью Мудрецу, к тому же третьего дня цапнул меня за плечо. Из того, что можно съесть и выпить людям или животным, в повозке нашей имелось немного полбы, полмешка овса, амфора недурного винца, приберегаемая моим другом для какого-то одному ему ведомого особого случая, высохшая головка сыра, твердая, как лоб самого богоравного Гиеагра, и немного хлеба. Все остальное пространство занимали блюда, фиалы, нагрудники, шлемы, треножники, кратеры, кувшины, сбруя, щиты, мечи, кинжалы, поножи, копья… В дальнем углу, завернутые в шкуры, медвяно позвякивали горшочки, доверху наполненные местными чудными монетами. Все это было лишь малой толикой той добычи, которую Гиеагр, подвизаясь в бранном деле, обильно собрал с варварских земель.

За повозкой на почтительном расстоянии тянулась длинная вереница любопытствующих варваров. Кто пешком, кто верхом, кто в колеснице, кто в паланкине – эти бездельники следовали за нами день за днем, парасанг за парасангом, будто стая мух, в жаркий день преследующая вола. Иногда ветер доносил до нас звуки их языка, грубого, как ослиный рев; время от времени к процессии приставали новички из селений, которые мы проходили, и каждый из них считал своим долгом подскакать к нам вплотную и пялиться в упор, будто разглядывая диковинных тварей в зверинце. Всех их привлекала великая слава героя, самые стойкие из них следовали за нами чуть ли не с того дня, как Гиеагр впервые объявился в этих богами проклятых землях.

Могут спросить: как случилось, как получилось, что при такой внушительной «свите» герой и его слуга путешествовали едва ли не впроголодь и имели великую нужду в питье? Что ответить на это? Виной всему – невежество, варварская грубость туземцев и их остервенелая преданность своим племенным божкам.

– Перестань таращиться на мумии и раздобудь воды, – вот были первые слова Гиеагра, едва мы миновали ворота. Я действительно не мог оторвать взгляд от мертвецов – уж больно они были страшны; хоть большинство стрел давно уж выпало из их тел, они все равно напоминали ужасные чучела дикобразов.

Услышав приказание, я остановил мулов и спрыгнул с повозки. Впереди, в ущелье, будто зажатая меж облезлых горбов давно издохшего чудовища, ютилась деревушка. Дома, сложенные из обломков скал и крытые соломой, подозрительно таращились узкими вертикальными провалами окон, будто прорубленных в камне топором. Двери были закрыты, в такую жару это единственный способ сохранить в доме хотя бы видимость прохлады.

Налюбовавшись деревней, я перевел взгляд на горные склоны. Где-то там, среди этих угрюмо-одинаковых бурых громадин, должно быть, журчит ручеек или даже целая речка, сбегающая с белых снежных вершин далеко-далеко отсюда. По другому и быть не может, иначе не стояла бы тут эта деревня. Надо только приглядеться получше, найти сочную зеленую полоску среди этого знойного царства, приметить блеск водяных струй, срывающихся вниз с обрыва, или увидеть, над каким местом вьются горные птахи, охотящиеся на мошкару… Но нет, ничего подобного я не увидел – лишь бесконечные каменные изломы, покрытые жухлой травой да затеняемые пыльными кронами полумертвых деревьев.

– Пойду в деревню, – обернулся я к Гиеагру.

– Давно пора, – сказал он. – Возьми денег, за так у этой деревенщины воды не добыть.

– Ясное дело, – сказал я, возвращаясь к повозке.

В полусотне шагов за ней увидел нашу варварскую «свиту». Голова процессии теснилась в воротах, хвост же исчезал где-то за поворотом дороги. Дикари пялились на нас все с той же смесью любопытства, высокомерия, ненависти и страха; окажись на месте Гиеагра герой пожиже, они давно бы уж сняли с него кожу тонкими полосками, как это делается в Земле рыб. Что ж, пусть мой друг не самого легкого нрава, я все равно вознесу богам молитву за его здоровье.