И тут Гийом осекся — он увидел глаза Ричарда. Из-под черных бровей англичанина на французского барона смотрела сама смерть, и деньги, владения и положение в обществе сразу показались де Дрэ сущей ерундой.

— Если барон не подчиняется приказу короля, — медленно сказал Плантагенет, — он становится мятежником…

И ничего не стал добавлять. Все было понятно, причем не только французу, но и всем остальным. Графы и герцоги, достаточно влиятельные и могущественные, чтобы иметь собственные армии и быть практически независимыми от воли кого бы то ни было, ощутили себя мелкими букашками на безбрежных песках. Это было для них непривычно и оттого смирило их особенно быстро.

Через три дня, так и не взяв Иерусалима, армия Ричарда оставила Бэйтнубу и вернулась в Акру. То, что на ближайшие несколько лет война закончена, было очевидно всем, в том числе и султану. Дело осталось за малым — заключить перемирие.

Почуяв лишнюю возможность для себя выторговать какие-то преимущества, Саладин решил набраться терпения. Эта война надоела ему не меньше, чем Филиппу-Августу, который воспользовался первым же предлогом, чтобы вернуться во Францию. Огромное сирийско-египетское государство волновалось. То на юге, то на востоке вспыхивали очаги недовольства и мятежа — как всегда, если не прошло и столетия после образования нового государства. Мир был выгоден султану — он мог воспользоваться им, чтобы навести порядок у себя в стране. Но упускать свое он не желал и, кроме того, как государь просто не мог себе этого позволить.

Переговоры заняли несколько дней. Поэтому наряду с решением важных вопросов два правителя вместе пировали, любезно общались через переводчика и наслаждались зрелищами, которые только мог предложить им обоим пышный двор султана. Иногда на подобные трапезы Ричарда сопровождали супруга и сестра, а Саладина — его любимая наложница, которая ничего не ела просто потому, что не могла — густая паранджа не позволяла ей даже отпить из бокала.

В какой-то момент, обсуждая с султаном эту войну, король Английский предложил ему в жены Иоанну. В Европе брак был самым простым способом заключения мирного договора, неважно, заключался ли он между двумя королями или между мелкими дворянами, не поделившими заливной луг (надо сказать, во втором случае подобный мир, как правило, оказывался прочнее). Для Саладина, впрочем, такой обычай тоже был не совсем чуждым, только на Востоке союз через брак воспринимали несколько иначе.

Но жениться на христианке?

Но выдать вдовствующую королеву Иоанну замуж за мусульманина?

Присутствующие на пиру христиане и мусульмане переглянулись.

Султан прекрасно владел собой. Он помолчал, после чего спокойно заметил, что уже имеет четырех жен, положенных по закону, и больше не может вступать в брак.

— Но у тебя есть сын! — воскликнул Ричард.

Да, есть… Даже не один. И старший, Малек Адель, наследник, пожалуй, мог бы жениться, поскольку пока имеет только двух жен. И королева могла бы даже считаться его старшей женой — из уважения к ее высокому происхождению и богатому приданому.

Но разве такое возможно?

Малек Адель, присутствующий на этом пиру, невольно взглянул на королеву Иоанну. Выросший на Востоке, он не привык смотреть в лицо женщинам, если они, конечно, не были его женщинами, и потому до сей минуты не обращал внимания на сестру английского короля. Перспектива женитьбы на вдове сицилийского правителя не так угнетала его, как то, что она была христианкой, то есть неверной, которая всю жизнь ходила с непокрытым лицом, словно блудница. С другой стороны, он не мог не оценить красоту ее бледного лица и яростный блеск прелестных глаз.

Иоанна впервые за свою жизнь подняла на брата глаза. Ее взгляд нельзя было назвать кротким. Она промолчала, тем самым признавая, что брат имеет право распоряжаться ею, но бешенство, отразившееся в глазах, удивило Ричарда. Он никогда не думал, что Иоанна хоть когда-нибудь осмелится так на него посмотреть.

Впрочем, не она одна на это осмелилась. В шатре поднялась сущая буря. Мусульмане доказывали, что Малек Адель может жениться на вдовствующей королеве лишь в том случае, если она обратится к истинной вере, то есть мусульманству, а христиане твердили, что даже мысль о подобном брачном союзе невозможна. Хоть и захваченный своей замечательной идеей (в конце концов, Сирию можно было бы взаимовыгодно поделить с Саладином, а потом вместе, в добром союзе разгромить всех врагов как английского короля, так и султана — со временем), Ричард понял, что предложение его не принято ни одной, ни другой стороной.

На то, с каким облегчением вздохнула Иоанна, он, конечно, внимания не обратил.

Переговоры растянулись на целую неделю. По ходу дела стало ясно, что Саладин если и смирился с потерей большей части прибрежных торговых городов, то уж от последнего не намерен отказываться. Султан заявил, что, пока не будут срыты укрепления вокруг Аскалона, Газы и Дарума, война продолжится. Непонятно было, кому же на самом деле сейчас принадлежат эти города. Вроде бы франки их благополучно захватили и удерживают, но, с другой стороны, войска султана стоят почти под стенами, и практически некому оказывать им сопротивления, если война пойдет своим чередом.

И если вокруг этих городов не будет укреплений, сарацины легко возьмут их.

Но Ричарду нужно было перемирие. И, решив, что, если понадобится, все три города можно легко вернуть обратно, король Английский согласился. Был отдан соответствующий приказ, и те же солдаты, которые всего год назад, ругаясь на чем свет стоит, таскали на валы камни, теперь должны были растаскивать их прочь от города.

Далее пошло обсуждение совсем уж несущественных дел — где, сколько и каких войск можно поставить, когда и каких купцов пропускать, сколько податей с них брать и так далее. О древе Честного Креста, которое франки всегда категорически требовали вернуть им, больше не поминали, словно его и не было. Не до Честного Креста было и даже не до Гроба Господня — решались важные денежные вопросы.

Король Английский благополучно заключил с Саладином мир на три года и восемь месяцев. Разговаривая с султаном, Ричард, как никогда в своей жизни, был уверен, что на этот раз договор будет соблюден — правитель Сирии все больше и больше внушал ему доверие и симпатию. Этот мусульманин очень нравился правителю Англии и производил впечатление настоящего рыцаря без страха и упрека.

Прощальный обед в акреком замке был пышным и обильным. Саладин даже согласился понюхать вино в кубке, который ему поднесли, а потом церемонно сплеснули в огонь. Судя по выражению лица султана, запах внушил ему отвращение — так любому человеку, никогда в жизни не пробовавшему спиртного, запах вина кажется омерзительным, — но все-таки он вежливо согласился, что напиток хороший. Сперва перед государями и их свитой пели франкские менестрели, затем сирийские певцы, сладкоголосые не по-мужски. Конечно, разговаривали «сильные мира сего» исключительно через переводчика. Но оказалось, что и подобная беседа может быть увлекательной.

А на следующий день Саладии вместе с армией отправился по своим делам, прочь от городов и замков, завоеванных франками.