– Спасибо.

Он перелезает через меня, устраивается на своей стороне кровати и, опершись на локоть, наблюдает, как я раскрываю открытку. На конверте выведено мое имя – очень красивыми объемными буквами, в разных оттенках голубого; типичное проявление Адамовой изысканности. Я наклоняю конверт, и сложенная пополам открытка выскальзывает наружу. На первой страничке – серебристое «40». Внутри надписано: «Надеюсь, сегодняшний день принесет тебе все, что ты хотела, и даже больше. Ты этого заслуживаешь – еще как. С любовью, Адам. P. S. Вместе мы лучшие».

Последняя фраза вызывает у меня смех, потому что это вечная наша присказка. Но потом на глаза наворачиваются слезы. Если бы он только знал. Мне следовало сказать ему еще полтора месяца назад, когда я только-только узнала насчет Марни. Но у меня было столько причин этого не делать – хороших и не очень. Когда отгремит мой праздник, никаких оправданий уже не останется – мне придется ему сообщить. Я тысячу раз мысленно репетировала эти слова: «Адам, мне надо тебе сказать одну вещь…» – но ни разу не продвинулась дальше, даже мысленно, потому что пока не придумала оптимальное продолжение. Может быть, медленное, постепенное изложение, шаг за шагом, будет менее мучительно, чем если бы я сразу выпалила всю правду? В любом случае его просто раздавит эта новость.

– Эй, ты чего? – Он озабоченно косится на меня.

Я быстро смаргиваю слезы:

– Все нормально. Просто все это меня как-то… ошеломило.

Потянувшись ко мне, он убирает мне за ухо заблудившуюся прядку. И говорит:

– Еще бы. Ты так долго ждала этого дня. – Пауза. – Вдруг твои родители объявятся? Мало ли, всякое бывает. – Он очень тщательно выбирает слова.

Я лишь качаю головой, чувствуя даже какую-то благодарность: значит, он думает, что мой мимолетный приступ грусти – из-за давно чаемого примирения с родителями. Это не главная причина, но они, конечно, тоже играют тут определенную роль. Собственно, они перебрались в Норфолк через полгода после рождения Джоша, потому что, как мне поведал отец, я опозорила их перед прихожанами и друзьями и они больше не могут чувствовать себя достойными людьми – по крайней мере, в нашем местном обществе. Когда я спросила, можно ли мне будет навещать их, он ответил, что мне лучше приезжать одной. Я так ни разу и не поехала: мало того что они не приняли Адама, так они еще и Джоша отвергли прямо с самого начала его юной жизни.

Я снова написала им, уже когда родилась Марни, просто чтобы сообщить: у них появился второй внук, вернее внучка. Меня даже удивило, когда отец ответил, что они были бы рады ее увидеть. Я, в свою очередь, написала ему, чтобы уточнить, когда мы – все четверо – можем приехать к ним. И получила ответ: приглашение распространяется лишь на меня и Марни. Он, видите ли, вполне готов увидеть Марни, ибо она рождена в законном браке. И я снова не поехала.

Но и потом я все-таки пыталась поддерживать с ними хоть какую-то связь – посылала открытки на дни рождения и на Рождество (хотя от них никогда ничего такого не получала), приглашала на каждый наш семейный праздник. Они никогда не откликались на приглашение, не говоря уж о том, чтобы приехать. Вряд ли сегодняшний вечер станет исключением.

– Ничего они не объявятся, – мрачно говорю я Адаму. – И вообще это уже не важно. Мне сорок лет. Пора выбросить это из головы.

Адам поворачивает голову к окну:

– Видала, какая погода?

Он знает, что мне нужно срочно сменить тему беседы.

– Да, просто не верится. – Я откидываюсь на подушки, и меня начинает грызть тревога иного рода. – Я вот думаю – может, я переборщила с платьем?

– В каком смысле? – не понял он.

– Оно длинное, до полу. И кремового цвета.

– А что тут такого?

– Слишком уж похоже на подвенечное. Ну, так может показаться.

– У него что – много всяких там рюшечек и оборочек? – осведомляется он.

– Нет.

– А вуаль ты собираешься в нему надеть?

– Нет! – отвечаю я с хохотом.

– В таком случае, – провозглашает он, поднимая руку и притягивая меня к себе, чтобы я угнездилась под ней, – это всего лишь кремовое платье, которое оказалось необычно длинным.

Я поднимаю на него взгляд:

– Как это ты всегда ухитряешься сделать так, чтобы я лучше к себе относилась?

– Просто компенсация за все те годы, когда я этого не делал, – объясняет он довольно небрежно.

Я нахожу его кисть, сплетаю с ним пальцы.

– Не надо, – говорю я. – Ты же честно на мне женился, не бросил меня с ребенком.

– Ну да. Зато первые два года я почти все время торчал в Бристоле с Нельсоном, вместо того чтобы быть с тобой. И с Джошем.

– А потом появилась Марни, и у тебя появилась причина чаще бывать дома.

Он выпускает мою руку. Я знаю это его выражение лица, замкнутое, закрытое. Мне хочется взять свои слова обратно. Он уже двадцать лет пытается как-то загладить свою вину за эти наши первые дни. И передо мной, и перед Джошем. Но он до сих пор чувствует вину.

– Я от нее получила очень милое сообщение, – говорю я, зная, что разговоры о Марни всегда улучшают ему настроение. – Пишет, что, возможно, ей сегодня не удастся позвонить. Хочет спокойно, не отвлекаясь, подготовиться к экзамену. На выходные отключается от сети, будет где-то, где даже нет вайфая.

– Как это мы умудрились вырастить такое благоразумное дитя? – шутливо спрашивает он. Да, он снова настроен добродушно.

– Понятия не имею.

Я слабо улыбаюсь ему. Он явно думает, что я просто переживаю из-за вечеринки, поэтому целует меня и говорит:

– Да не волнуйся ты. Все будет отлично. Во сколько за тобой заезжает Кирин?

– Не раньше одиннадцати.

– Тогда у тебя еще есть время поспать. – Он встает с кровати. – Попей спокойно кофе, а я пока душ приму. А когда спустишься, я тебе приготовлю завтрак.

Я СЛЕГКА НАЖИМАЮ ПЛЕЧОМ НА БРЕЗЕНТ ШАТРА, и он немного подается, затем возвращается в прежнее положение. Я нажимаю сильнее, и мне все-таки удается приоткрыть дверь сарая, чтобы хоть протиснуться внутрь.

Чего уж там, я очень люблю свой сарай, с его землистым запахом опилок, усеивающих пол. У передней стены, в которой проделано окно, выходящее в сад, расставлено несколько деревянных чурбаков разной высоты из дуба, сосны и ореха. Длинный верстак тянется вдоль всей двадцатифутовой задней стены, там и сям на нем закреплены тиски и всякие силовые устройства. На двух открытых полках – инструменты поменьше. Все это я время от времени использую. В дальнем углу – телевизор, DVD-плеер, два стареньких кресла. Иногда мы с Нельсоном приходим сюда посмотреть какой-нибудь матч или черно-белый фильм. Он поставляет пиво для холодильника и честно признается, что здесь он прячется от своей Кирин и от детей.