Я воспитывался в рабочей обстановке, меня окружали дети рабочих. В маленьком ткацком городке Павловском Посаде, где я рос, отношения между людьми были очень простые. Нас не столько школа воспитывала, сколько улица. Мальчишеское братство. Видите, у меня наколка на руке?

Это как раз начало войны. Тогда все ходили с наколками – так модно было. Хорошо еще, мне хватило ума наколоть только свое имя «Слава». Все украшали себя именами первых девочек, а у меня тогда девочки не было – ну и вот. А потом никак не мог это дело вытравить. Пришлось двух князей с наколкой играть.

Артистом Тихонов стал вопреки воле родителей. «Когда я объявил им, что хочу стать актером, – рассказывал он, – и что буду поступать в Институт кинематографии, дома поднялся переполох: «Даже думать забудь об этом, какой из тебя актер? Посмотри, чем занимаются твои отец и мать!» Отец Василий Романович у меня был механиком по ткацким станкам, а мама Валентина Вячеславовна – воспитательницей в детском саду. Споры бушевали громкие, даже до слез доходило – не помню, моих или маминых. И вот в один из вечеров разгорелся очередной спор о том, куда мне идти. Отец гнул свое: «Никакого кино – ты должен заниматься техникой, как я». А мама говорила: «Ты должен получить профессию, с которой легче будет жить, – да те же продукты доставать, поэтому поступай в Тимирязевскую сельхозакадемию». На шум вышла моя бабушка – глава нашего дома, очень мудрая женщина и доброты невероятной. Если есть во мне доброта, то она от нее. А если есть строгость – это от деда. Он был машинистом, водил длиннющие поезда по Нижегородской ветке, не пил и не курил, был до чрезвычайности строг, но все его любили. Так вот, вышла моя бабушка, сама доброта, и, обращаясь к маме, сказала: «Валя, не запрещайте Славику идти туда, куда он хочет. Он еще молодой и сам не раз сможет свое решение изменить. Но если вы ему сегодня запретите, он всю жизнь будет считать, что вы ему помешали…» Сказала эти мудрые слова и тихо ушла обратно в свою комнату. После этого я с молчаливого родительского согласия стал сдавать экзамены во ВГИК».

Однажды в одной из бесед писатель Юлиан Семенов, хорошо знавший артиста по фильмам, сценарии которых написал, спросил приятеля: «Как же парнишка из простой рабочей семьи, выучившийся на токаря и уже приносящий определенную пользу обществу, научившийся самостоятельно зарабатывать свой хлеб, что немаловажно для сознания подростка, для его самоутверждения, вдруг решил пойти в кино?» Писатель не считал это праздным вопросом, ведь условия общественной жизни предполагали известную определенность в выборе профессии и жизненного пути. И для подобного радикального поступка нужны были не только смелость и решительность, чтобы отказаться от достигнутого, но и достаточные основания.

Тихонов ответил:

– Я как-то даже затрудняюсь это объяснить. Дарований особых во мне не замечалось, да и поводов к их выявлению тоже не было, сам понимаешь – шла война. Очевидно, все обстояло проще: и в предвоенные годы и особенно в годы войны мое поколение познавало мир в основном через кинематограф. А ведь это образы, созданные актерами. Мы и сами не ведали о том, как исподволь в нас рождалась мечта героического плана. Мы часто отождествляли актера с его героями. Бабочкин, Черкасов, Жизнева, Андреев, Чирков, Алейников, Жаров, Бернес, Крючков, Марецкая – все они и были для нас самыми настоящими героями. Они увлекали юношеское воображение, становились нравственным примером. Кино органически вошло в мое детство и юность. Впоследствии это как-то преобразовывалось в стремление узнать мир кино изнутри. Уже ощущалась недостаточность пассивного созерцания чужих судеб и страстей. Уже возникало непреодолимое желание самому жить и действовать на экране. Хотя тогда и в голову не могло прийти, сколько потов сойдет с меня до первой роли. А вернее сказать, до первой настоящей роли, до того «момента истины», с которого, по существу, рождается актер…

Вот я взял однажды и приехал очертя голову из Павловского Посада в Москву, никому, естественно, дома не заикнувшись, зачем еду. Ни мои домашние, ни мои (тем более!) товарищи и не думали, что я могу замыслить такое. Шутка сказать, в кино парень подался! Узнают – проходу не дадут.

Приехал, нашел киностудию «Мосфильм». Маячил там до тех пор, пока на меня не обратил внимание какой-то мужчина, вышедший из студии. Оглядел меня с ног до головы, усмехнулся и спрашивает: «Ты что здесь околачиваешься?» «В кино, – говорю, – сниматься приехал». В кино! Ничуть не больше, не меньше. Скрывал, скрывал от всех, а тут взял и выложил все незнакомому человеку. И был потрясен тем, что он выслушал меня серьезно, без иронии. «А что ты умеешь?» – спрашивает. Я промолчал, потому что и сам не знал, что умею. «Ну, вот что, – сказал он, – Москву знаешь?» Я ответил, что знаю. «Тогда поезжай туда-то и туда-то…» Он назвал адрес ВГИКа. «И скажи там все, что говорил мне. Чтобы играть в кино, надо серьезно учиться. Там учат таких, как ты».

В институт будущая 17-летняя знаменитость не поступила. «Меня не приняли. Так как мое поступление было спонтанным, то у меня не было возможности хорошо подготовиться, поэтому по актерскому мастерству я провалился. Наверное, был сыроват, ничего не мог. А помочь, подсказать было некому, – вспоминал потом артист. – После второго тура я слетел. Я до сих пор остро помню это. Вышла девушка и стала быстро, скучным, безликим голосом зачитывать фамилии: «принят» и «не принят». Тихонов – не принят. Легко так – «Тихонов не принят». И все поплыло, рассыпалось, я только тогда понял, как на самом деле хотел сюда, как надеялся, как все остальное было второстепенным. Но мне повезло. Война к тому времени кончилась, а большинство ребят еще не было демобилизовано, и на курс набрали в основном девочек. Что называется, для разводки пьес не хватало молодых людей. И тогда вспомнили, что среди прочих поступавших фигурировал я, что-то там читал не хуже всех. Мне помог счастливый случай. Когда я узнал, что не поступил, то прямо на лестнице разрыдался от обиды».

«Слава Тихонов стоял, уткнувшись носом в стенку, напишет потом в своих мемуарах Борис Бибиков. – Тонкие плечи беззвучно вздрагивали. Как и многие другие, он старался не показать, что плачет. Он плакал от обиды, от горя, от какой-то безысходности. И тогда я сказал ему: «Успокойся, я возьму тебя. Приходи в сентябре учиться».

Так Вячеслав Тихонов был принят во ВГИК на один испытательный семестр, на полгода, после чего получил заслуженную «четверку» по актерскому мастерству – «пятерок» не ставили из педагогических соображений, и стал на законных основаниях студентом. «Просто не хватало мальчиков на актерском факультете – 1946 год… Нужно было самим сделать этюд. Мы с Сережей Гурзо начали делать «Обломова» – он был Захаром, я Ильей Ильичом. И по итогам этого семестра меня зачислили».

«Так меня приняли во ВГИК, – добавлял он к рассказу в другом интервью, – хотя и сейчас все, что было связано с приемом, видится мне как во сне. Живо в памяти лишь ощущение огромного, ни с чем не сравнимого счастья. Так вот и началась моя дорога в кино. Наши педагоги Ольга Ивановна Пыжова и Борис Владимирович Бибиков готовили нас к профессии артистов кино. Но путь к ней лежал через сценическую площадку. На театральных подмостках мы играли самые разноплановые роли – от комедийно-бытовых до трагических. И потому я окончил институт, по сути дела, театральным актером. А кино и театр, несмотря на свое кровное родство, говорят все же на разных языках. Вот поэтому мои первые пять-шесть ролей в кино ушли, как мне кажется, на познание кинематографа. Надо было приучать самого себя к атмосфере работы на съемочной, а не на сценической площадке. Что такое театр, я знал, что такое кино – нет. Началось профессиональное изучение не только самого кинематографа, но и изучение себя в рамках кинематографа.