Во двор въехал грузовик, и из него выпрыгнули грузчики, принялись разгружать мебель у первого подъезда. Мы с друзьями побежали посмотреть. Новый жилец в нашем не самом многоквартирном доме всегда был событием. Я совал нос в кузов, пытался угадать, не подвезли ли нам нового друга. Грузчики не гнали меня и даже вручили горшок с цветком, велели тащить на первый этаж, в третью.

Помню, как вошел в просторную пустую квартиру, весь охваченный любопытством, шаг за шагом приближаясь к событию, определившему мою жизнь. Заглянул в левую комнату – никого, потом в дверь напротив – ничего кроме коробок и стульев, прошел дальше и открыл третью дверь.

Комната была залита светом. В пустом оконном проеме еще не повесили шторы, и на полу лежали яркие солнечные квадраты. Я помню этот момент до мелочей, вплоть до пылинок, что струились в луче, и звуков чириканья воробьев со двора. И помню ее силуэт в мерцающем облаке волосков, выбившихся из высокой тугой прически, как у балерины. Ее-то она мне и напомнила. Тоненькая, невесомая девочка лет пяти или меньше, с длинной шеей, в воздушном фатиновом платье, прозрачном на просвет. Она стояла в квадрате света на полу и сияла, а я замер в дверях, оцепенев, и смотрел на нее, чувствуя странный восторг и ломоту в груди и еще не понимая, что это значит.

Она тоже заметила меня и замерла. Сделала шаг назад, солнце больше не светило ей в спину, и я смог разглядеть лицо. Маленькое, с заостренным подбородком, огромными инопланетными глазами, носом пуговкой и мягко очерченными губами. Она была похожа одновременно на балерину, принцессу и фею. И тут меня ударило! Я ее вспомнил! Узнал! Это точно была она! Балерина из старого советского мультика про стойкого оловянного солдатика. Та самая грустная, неземная, бесконечно красивая… я впервые увидел ее за пару дней до нашей встречи, и меня в самое сердце поразила и ее красота, история любви и финальный прыжок в объятия любимого и смерти. Ребенком я заболел на несколько дней, переживая потрясение страшного финала сказки Андерсена и вспоминая ее грустные бездонные глаза. Я почти влюбился в этот выдуманный, нарисованный образ. И вот это существо, живое, настоящее стояло передо мной и испуганно смотрело на пацана с цветочным горшком в руках.

– Ма-а-ам! – испуганно воскликнула она, и я будто очнулся, моргнул, увидел девочку, а не балерину, но ощущение восторга не пропало.

Вбежала ее мама, такая же стройная, тонконогая, и спросила, как меня зовут.

– Леха, – сказал я, продолжая во все глаза пялиться на девочку.

– А это Альбина, будете дружить, – обрадовалась ее мама.

Нас посадили на полу в этой комнате, внесли коробки с игрушками и велели их разобрать. Это было интересно, я с любопытством полез внутрь, а она сидела и молчала. Зато я трещал без умолку. Про парк через дорогу, магазин, в котором продают пирожные, про котят в подвале и что у меня есть лягушка, которую я кормлю мухами с подоконника. Мне было все равно, что она молчит, лишь бы сидела рядом и слушала.

Я распаковал все ее игрушки, альбомы, краски, разложил в стеллаж, который внесли грузчики.

– Вот какой рыцарь! – восхитилась ее мама. – Смотри, Аля, какой молодец! Угости Алешу конфетой.

Она подошла и сунула мне в руки карамель в хрустящем фантике.

– Спасибо, – сказал я и, понимая, что сейчас меня выгонят, затараторил еще быстрей, – я из второго подъезда, со второго этажа. Из тринадцатой. Хотите, я вам шкаф соберу? Я умею, я папе помогал.

Мама перевела взгляд с меня на нее и обратно, ее улыбка стала еще приятней, и она разрешила мне помочь собрать шкаф. И я помогал. Вертелся там до самого вечера, пока за мной не пришла уже моя мама и не забрала домой. И только там я достал из кармана нетронутую конфету и положил ее к своим сокровищам: ракушке, старой, грязной монете и старинному ключу от потерянного сундука с сокровищами.

Заговорила она со мной только через три дня. Но я приперся к ней под дверь и на второй день, и на следующий. По-хозяйски показал весь двор, везде таская за руку и выискивая малейший повод схватить ее снова. Сводил в магазин посмотреть на пирожные и в подвал к котятам. Там я увидел, как она улыбается, и весь запузырился от восторга, подсовывая ей в руки котят одного за другим.

– Давай придумаем им имена, – сказала она, и это были первые слова, после того как она позвала маму.

Я так обрадовался, что Альбина умеет говорить, что был согласен на любое имя котенку, но выхватил из копошащейся кучи самого белого и протянул ей:

– Давай это будет Альбина?

Она снова заулыбалась, и меня окутало теплом.

– Тогда этот будет Леша, – она показала пальцем на самого непоседливого полосатика, который вечно лез всем на голову.

– Давай! – я лыбился так, что у меня болело лицо.

Я прилип к Альбине как репей. Каждый день начинался с того, что я наспех глотал завтрак и летел стучать в дверь. Вскоре ее мама уже встречала меня словами «О! Жених пришел», а папа крепко жал мне руку, как взрослому. Я не понимал, что это значит, главное было, что меня не прогоняли.

Естественно, притом, как долго она привыкала к новым людям и ее «общительности», у моей невесты возникли проблемы с вхождением в коллектив. Больше недели с ребятней во дворе я говорил за нее, а она молча держалась за моей спиной или тянула за руку куда-то в сторону. Ее попытались дразнить «немой», и я впервые в жизни подрался. С тех пор я еще не раз выхватил и за нее, и за себя, но это детали.

Худшими днями того периода были выходные, когда нас с сестрой забирали на дачу. Какие истерики я закатывал, чтобы меня оставили дома одного, но никто этого, конечно, не слушал. И я ходил по участку кругами, собирал для нее ягоды и зеленый горошек. Лез в пруд за лягушками и в какие-то заброшенные дома, стройки, чтобы потом рассказать о своих приключениях. Уже тогда я постоянно вел внутренний диалог с ней, сочинял для нее истории и каждую минуту в разлуке жил ожиданием того, как я ее увижу.

А потом стало еще хуже. Родители отдали Альбину в детский сад. Помню, как, узнав эту новость, ревел и кричал: «Как она будет там? Она же не разговаривает! Она же боится! Вы злые, злые!» и глубоко страдал. Не дал ни обнять себя, ни утешить. И, кажется, довел ее маму до слез. Дома я продолжил рев, и тогда отец потрепал меня по голове, он был не склонен к сантиментам, и похлопал по спине: «Это любовь, сынок, бывает больно. Привыкай и будь мужчиной». Я эту фразу хорошо запомнил.

Теперь я только и делал, что околачивался у детсадовской ограды в ожидании начала прогулки, пролезал между прутьями забора и бежал навстречу группе, чтобы отогнать того, кто держал ее за руку, и встать в строй рядом с ней. Воспитателей, должно быть, предупредили, никто мне не препятствовал. Только в группу не пускали. В последующий год, уже первоклассником, я сам забирал ее из сада и вел домой.