Другой вояка, с черным от пороховой сажи лицом, отпихнув своего сотоварища, подошел к моей госпоже еще ближе, и его рука уже потянулась к ее телу. Фьямметта стояла недвижно, пока его пальцы не оказались у самой ее груди, тут она с проворством вечерней ласточки шлепнула по ним правой рукой, так что послышался треск. Тот взвизгнул от боли и возмущения.

— Прошу прощенья, синьор, — проговорила она и с быстротой, с какой расползается чернильное пятно, левой рукой вытащила откуда-то вышитый шелковый платок и протянула грубияну. — У вас грязные руки. Когда вы вымоете их, я буду рада с вами познакомиться. Платок оставьте себе, пожалуйста.

Тот взял носовой платок и, вытерев руки, снова приблизился к ней. Я так и не понял — для того ли, чтобы вернуть платок, или еще для чего-нибудь, потому что в то самое мгновенье у меня дернулась рука, и Джакомо истолковал мой нечаянный жест как знак действовать. Пуля милосердно просвистела у них над головами. Испанцы подняли глаза. Из-за нашей крыши выглядывали нацеленные на улицу три ружья и еще полдюжины палок от метел, которым на скорую руку придали сходство с ружейными стволами. Пока дым от выстрела не рассеялся, наш дом, должно быть, казался хорошо защищенным. Потом мы с госпожой всегда спорили между собой об этой минуте. Я утверждаю, что, пусть она еще и не проиграла, тот выстрел заставил их ненадолго задуматься. Она же упорно держится мнения, что и без него как-нибудь выкрутилась бы. Так или иначе, колебание солдат продолжалось достаточно, чтобы в первые ряды успел пробраться их начальник.

Он был такой же высокий, как она, только худой, и даже лицо у него было скорее костистое, чем мясистое, и хотя потом, умывшись, он помолодел лет на десять, его взгляд так и не сделался мягче. Убийство — взрослое занятие, даже когда за него берутся юнцы. За пояс у командира была заткнута грубо начерченная карта Рима. Судя по груде скарба, наваленного на телегу, карта принесла им больше удачи, чем иным охотникам за сокровищами, руководствовавшимся лишь слепой яростью. И у него, и у его подчиненных трофеев было достаточно, чтобы обогатиться, однако ему как старшему по званию должны достаться самые драгоценные вещицы. И одна такая вещица стояла теперь перед ним.

— Синьор, — с улыбкой обратилась она к нему, — Бога ради, простите моих слуг. Они чересчур рьяно пытаются защитить свою госпожу. Я — мона Фьямметта Бьянкини, и я рада пригласить вас и ваших солдат отужинать у меня дома. Бучино! — Ее голос взлетел вверх, ко мне, но глаза были по-прежнему прикованы к военачальнику. — Ты меня слышишь? Мы среди друзей, оружие нам больше не нужно. Сбросьте ружья с крыши, а сами ступайте обратно на кухню.

Мы поступили, как нам было велено. На каменные плиты упали три ружья и четыре палки от метел, и солдаты завизжали от восторга при виде нашей жалкой уловки.

— Господа, мы можем предложить вам молочного поросенка в соусе из трюфелей, жареного каплуна, соленую щуку и лучшие копченые колбасы — вы не поверите, что такие бывают…

Смех солдат перерос в восторженные возгласы, и моя госпожа рассмеялась вместе с ними, но в то же время не сводила глаз со своей жертвы.

— За ними последуют марципаны, творожные пироги и засахаренные фрукты и лучшие припасы из наших погребов. Вы будете пировать при свечах из лучшего пчелиного воска с душистыми маслами, под сладчайшую музыку лютни, какую любит сам Святейший Папа, а наевшись и напившись досыта, вы ляжете спать на чистые простыни, постеленные поверх свежей соломы, в нижних комнатах и в конюшне. Вас же, капитан… — и тут она на мгновенье умолкла, — ждет резная кровать и перина, мягкая как пушинка. Наш дом — это ваш дом, оставайтесь здесь, сколько хотите. Уходя, можете забрать себе какие угодно богатства. Всё, что мы просим взамен, — это защитить нас от тех, кто явится сюда позже.

Смею заметить, если капитан был высокого происхождения, он, может быть, и видел издалека женщин, подобных ей. А может быть, до того дня он лишь жил мечтами о таких. Что ж, теперь-то мечта воплотилась. Все до одного солдаты смотрели на своего капитана. Быть может, убийств на его счету было и меньше, чем у иного из них, ведь те, кто отдает приказы, охотно предоставляют другим рисковать жизнью, однако ума у него имелось достаточно, чтобы заслужить их внимание и повиновение, во всяком случае в тот миг. Хотя, вполне возможно, причиной тому стал запах жареной свинины, который струился из наших распахнутых ворот прямо на площадь. Я готов побожиться, что даже с крыши было заметно, как у некоторых капает слюна изо рта.

Он кивнул, огляделся по сторонам и усмехнулся.

— Римское гостеприимство! Что я вам об этом говорил? — прокричал он, и толпа ответила ему ревом. — Поставьте телегу во дворе и уберите оружие в ножны. Сегодня мы в гостях у моны Фьямметты, и нас ждут мягкие постели. Давайте же докажем, что манеры испанцев под стать римскому богатству.

Потом он повернулся к моей госпоже и подал ей руку. И хотя его рука была не менее грязная и окровавленная, чем у того, кто тянулся к ней раньше, она с учтивым поклоном оперлась на нее.

А я принялся жонглировать. После того как наши гости наелись до бесчувствия, вместо шариков я взял у моей госпожи полдюжины медных коробочек из-под помады и начал подбрасывать их в воздух, но даже их мускусный аромат, добавившийся к запаху восковых свеч, не мог перебить зловония и отрыжки множества раззявленных ртов. Порой пьяные — худшие враги карлика, потому что их любопытство быстро оборачивается насилием, но эти, видно, уже насытились кровью — во всяком случае, до поры до времени, — и им хотелось только одного: чтобы их забавляли. А потому они визжали и хлопали при виде моей ловкости, ухмылялись в ответ на мои бесовские рожи и хохотали, когда я ковылял по комнате, нахлобучив себе на голову салфетку, сложенную наподобие папской тиары, и благословлял каждого, кто подходил коснуться моих одежд. Все они так упились и охрипли от смеха, что никому даже в голову не пришло, что они могли что-то упустить. Вот как получилось, что Адриана уберегла свою девственность, повар — кухонные ножи, а госпожа — свое жемчужное ожерелье и лучшее муранское стекло. По крайней мере, в тот вечер.

Впрочем, в живых остались не все. Ночь еще не миновала, а жажда крови вернулась, и двое солдат закололи друг друга прямо за пиршественным столом. Бывало, что в нашем доме кардиналы и дипломаты с азартом проигрывали подати с какого-нибудь маленького городка, оспаривая друг у друга право в ту же ночь разделить ложе с моей госпожой, но никогда еще никто не умирал здесь, повздорив из-за того, кому пить из винного бокала, а кому — из серебряного кубка. Считанные мгновенья — и один уже схватил за горло другого, а тот замахнулся на противника ножом. Когда из спальни спустился капитан — полураздетый, с обнаженным мечом в руке, — всё уже было кончено: оба драчуна валялись на полу, истекая кровью среди лужиц красного вина. Они были так пьяны, что, будь это не смерть, а сон, ни один из них не вспомнил бы утром о случившейся ссоре. Мы завернули трупы в старые простыни и столкнули по лестнице в самый прохладный угол погреба. Наверху же остальные продолжали пировать как ни в чем не бывало.

Наконец, обжорство утомило их. Во дворе уснули даже свиньи — грузные туши ворочались и похрапывали над нашими погребенными сокровищами. Внутри дома тоже пахло свинарником: во всех комнатах лежали вповалку раздувшиеся от съеденного и выпитого храпящие тела, от которых несло отрыжкой и мочой; одни лежали на одеялах, другие — на соломе, а иные — там, где их свалил сон. Теперь, по крайней мере, это был преданный нам враг. Наши двери были заперты на замки и засовы, их сторожили полубесчувственные часовые, под ногами у которых валялись пустые фляги. Повар заснул на кухне под рукомойником, а Адриана с близнецами укрылись в чулане, дабы никого не искушать в эту ночь своими прелестями. Я же сидел на столе, обгладывая поросячьи косточки, и учил испанским ругательствам попугая госпожи, которого — пусть слов благодарности от него я так и не дождался — спас в тот вечер от вертела. С городских улиц доносились надрывные звуки адского хора: далекие ружейные выстрелы мешались с отрывистыми воплями и стонами.