Национализм разрушителен для империй, поэтому национализма у нас быть не должно, поэтому говорили именно о евразийстве. О неком специфическом коде культурном, который господствует именно у нас, на нашей Русской равнине и в Южной Сибири и Средней Азии. Евразийский тип человека, который не является националистичным. Как говорил Достоевский, «мы всечеловеки», как говорил Блок, «нам внятно все, и острый галльский смысл, и сумрачный германский гений». Мы умеем понимать чужие нации, мы с удовольствием впитываем чужую культуру. Обама, как бы глашатай мира, сказал: «Мы исключительная нация». А мы можем ему в ответ сказать: «мы включительная нация». То есть, мы включали в себя все, у нас населения России, Московии, в войне, когда была война с Польшей, это начало XVII века, было 7 миллионов человек. Как получилось, что у нас к XX веку оказалось 150 миллионов, а потом Советский Союз, и 250 миллионов? Как получилось, что выросло так население? Не потому что плодились и размножались, а потому что включали в себя большое количество наций. Здесь было лучше жить. Сюда ехали итальянцы, сюда ехали немцы. Сюда ехали очень многие. Вообще в Российскую империю просились очень многие страны, и мы могли владеть всякими островами и кусками по всему миру, просто отказывались. Кстати говоря, и от своих окраин отказывались. Та же Грузия просилась в Российскую империю 15 раз. Украина, та еще, во время ее этих внутренних войн, она же тоже просилась несколько раз в Российскую империю. И только потом Хмельницкому разрешили воссоединение. То есть мы не стремились захватывать, мы понимали, что если мы покровительствуем кому-то, то мы не имеем права потом отказаться от этого покровительства. Если уж ты взял брата к себе в семью, то ты потом не можешь сказать ему, что ты уже опять не брат, до свидания. То есть, это уже все, навсегда. Поэтому с очень большим трудом принимали, но уж если принимали, то до конца.

Еще один из геополитиков, если так можно сказать, Леонтьев, который провозглашал доктрину византизма. Он считал Россию преемницей Византийской империи, а она в свою очередь – преемница греческой империи. То есть если Запад – римский, если Запад от Рима унаследовал все свое, то мы унаследовали напрямую от греков, от Византии. То есть мы тоже как бы Европа, вроде бы. Вся Европа вышла из Греции. Все науки сейчас разговаривают на греческом языке, все основные понятие это греческие понятия, введенные когда-то давно. Все понятия политические – это греческие понятия. Культура, искусство, образцы – это греческие образцы. То есть там зародилась западная цивилизация. И потом эта Греция была захвачена Римом. Потом Римская империя мутировала, раскололась на Западную и Восточную. Так вот, Западная – говорила на латинском языке и потом распалась под ударами варваров, а Восточная просуществовала еще тысячу лет. То есть Римской империи 500 лет, а тысячу лет еще Византийская империя существовала, гораздо больше, и она говорила на греческом языке. Константинополь был миллионным городом, когда европейские города насчитывали по 30 тыс. населения. Там был первый университет, там был самый большой христианский Храм в мире – св. София. Там были все святыни, в том числе Туринская плащаница, там богатства было столько, что крестоносцы после разграбления Византии потом сделали у себя целую эпоху Возрождения. И культурно вся эпоха Возрождения стала возможна только после усвоения Европой византийской учености. Я уж не говорю, о том, что Европу заново научили мыться. Так вот, мы правопреемники Византийской империи, а не Римской, не латинской. И в этом смысле мы в гораздо большей степени Европа, гораздо в большей степени Запад, чем они. У нас право первородства есть. Мы как бы культурно более чистокровные, скажем так, с точки зрения Леонтьева. И, кстати говоря, великий философ XX века Мартин Хайдеггер, когда закончилась Вторая мировая война в мае 1945 г., он сказал, что то, что Россия победила Германию и вообще всю Европу, потому что на стороне Германии была вся Европа, это говорит о том, что не надо думать, что победили какие-то варвары, ватники и коммунисты. Коммунисты, материалисты, которые думают, что материя первична, а сознание вторично, они никогда не пойдут на пулемет и не погибнут, потому что для материалиста свое тело материальное, оно важнее всего. А всякий там дух, всякие святые какие-то вещи, Родина, они как бы не существуют для нормального материалиста. Поэтому, над тем, что у нас была материалистическая – марксистская идеология, которая говорила, что экономика первична, Хайдеггер смеялся. Он говорил, что это собачья чушь. То есть это поверхностная вещь очень. Конечно, те люди, которые говорят, что экономика первична, которым лишь бы поспать да пожрать, они не будут тысячами гибнуть, это люди, которые не будут совершать подвиги, не будут умирать за Родину. Понятно, говорил он, что в России победил некий Дух, гораздо более глубокий и древний, чем Дух Западной Европы. Дух, идущий напрямую из Византии и из Греции. Поскольку это был более древний дух, более старший дух, более близкий к истоку западного мира, то есть греческий дух, чем разбавленный латинский, поэтому он и победил, своего, что называется младшего брата.

Кого еще хочется отметить кроме Леонтьева. Был у нас такой философ Федоров в XIX веке, который тоже рассматривал глобальные геополитические проблемы, самые масштабные, какие только могут быть. В частности, изучая гегелевскую, самую современную на тот момент теорию, которая говорила, что история человечества это некое приближение к идеалу, к абсолюту, к концу истории, своего рода, и марксизм, который у Гегеля унаследовал именно это же, что история это такое движение к некоей точке, в которой, в конце концов, будет все хорошо, коммунизм настанет, Федоров задал себе такой вопрос: «А что же так получается, не по-христиански, что тысячи и миллионы жертв всей этой истории будут гнить в земле и страдать в аду, а плоды истории будут пожинать только какая-то горстка людей, которые будут жить в конце? Все тут умирали, был ужасный страх, голод, холод, войны кровавые, жестокость страшная, и все это для одних только потомков? Которые в конце истории будут жить при коммунизме и все у них будет хорошо, они будут счастливы, они будут творчеством заниматься, еды у них будет полно, тепло им будет, они будут наслаждаться. А вот им не стыдно будет наслаждаться, чисто так по-христиански, всем благолепием, зная, что это все держится на крови предков?». Это тот вопрос, который задавал в свое время Иван Карамазов в «Братьях Карамазовых» у Достоевского. Он говорил, а что если во всем этом мировом прогрессе везде в основании лежит зло, если весь он будет замешан всего лишь на слезинке одного ребенка? Вот возьмешь ли ты этот прогресс, возьмешь ли ты это всеобщее счастье и Царство Божие на Земле, примешь ли ты его, если будешь знать, что в основе его лежит слезинка замученного ребенка? Ребенка, которого какой-то барин затравил для потехи псами. Ну, просто барин на охоте взял у крестьянина ребенка, который ему не понравился и сказал: «А пусть его псы съедят». И псы его съели. А ведь в истории много таких случаев было, не говоря уже про страшные войны. Даже такое. И кто отомстит за этого ребенка? Вот коммунизм, вот Царство Божие на Земле. А внизу, в предшествующие эпохи было бы это все. Как решить эту проблему? Для западного человека нет никакой проблемы. «Мы в результате прогресса пришли к материальному благосостоянию, и мы никому ничем не обязаны». Для нас, для человека России, для христианина, для Федорова, это гигантская проблема. Проблема долга нашего отцам нашим. И он говорит: «Мы должны отдать долг отцам». А как мы можем отдать долг отцам? Мы должны сделать так, чтобы они тоже наслаждались этим счастьем. А как они будут наслаждаться этим счастьем, если они умерли? Значит, мы должны их оживить. И вот Христос воскрес, следовательно, это залог того, что все остальные тоже воскреснут и будут оживлены. Вот он поставил этот вопрос, он об этом сказал.