– Это он про девчонок, – объяснила Приккен. – Туда он заносит девчонок, которые ему надоели. И приклеивает фотографии, которые они ему подарили.

– Хорошенькое дельце, – сказала мама. – А сколько времени пройдёт, пока ты не попадешь в этот формуляр?

Папа пришёл в ярость:

– Негодник! Уши бы ему оторвать!

– Я – никогда не попаду! – Приккен гордо тряхнула головой.

Мама слегка улыбнулась:

– Откуда ты знаешь?

– Знаю. – Глаза у Приккен блестели. – Я точно знаю. Юаким раньше никого не любил по-настоящему. Я – совсем другое дело. Он сам так сказал.

– Он сказал, – как эхо повторил Расмус с безграничным сомнением в голосе.

– Да нет, это правда, – воскликнула Приккен с неожиданной горячностью. – Я же умру, если попаду в этот список!

Папа похлопал её по плечу:

– Ну, ну, спокойствие.

– Кстати, о спокойствии, – добавила мама, помешивая кисель. – У тебя, Патрик, как прошёл день? Было что-нибудь необычное?

– У госпожи Эноксон улетела канарейка… если, конечно, в этом есть что-то необычное, – ответил папа.

– Вы что же, ловите только пьяных и канареек? – со смехом спросила мама.

– Выходит, что так, – простодушно ответил папа. – Я так и сказал накануне старшему комиссару: «Канарейки и пьяницы. В точности Скотленд-Ярд».

Все оценили шутку, и папа продолжил, вдохновлённый успехом:

– А сегодня, сдавая смену старшему комиссару, я сказал: «Если к нам залетит какая-нибудь канарейка, попросите её присесть и подождать». Так и сказал!

Все снова засмеялись, но Расмус вдруг серьёзно спросил:

– Папа, а если у вас появится настоящий разбойник? Что тогда? Что, если вы все упадёте в обморок с непривычки?

Но папу это совершенно не испугало. Он выпятил грудь:

– Если появится разбойник, поймаем его и посадим куда следует.

Расмус посмотрел на отца с восхищением.

– Вот было бы здорово, – вздохнул он. – Было бы чем похвастаться перед Стигом. А то он вечно хвалится, что у него отец боксёр. Спасибо за обед, мама и папа.

После обеда Расмус пошёл в свою комнату и отчаянно взялся за домашнее задание. Это, конечно, было совершенно пустой тратой времени, но что делать, если мама тверда, как камень? Кое-как осилив биологию и немецкий, он вернулся в кухню. Мама и Приккен как раз домыли посуду, а папа читал газету.

Расмус решил, что полезно будет сразу продемонстрировать приобретённые знания:

– А знаете, сколько желудков у коровы? Четыре! Рубец, книжка, сетка и сычуг, вы это знали?

– Знали, знали, – успокоила его Приккен.

– Ну, как они называются, вы точно не знали! – Расмус выждал мгновение и продолжил: – А как вы думаете, сами коровы знают, как у них называются желудки?

Папа выглянул из-за газеты и усмехнулся:

– Не думаю.

– Ну надо же, – сказал Расмус. – Они не знают, а мы знаем!

Это была интересная идея. Чтобы узнать о коровах то, о чём они сами понятия не имеют, стоило даже опоздать на аттракционы.

– Нет, вы только представьте, когда у коровы болит желудок, она даже не подозревает, который из четырёх желудков у неё болит!

Приккен заулыбалась так, что на щеках появились ямочки:

– А то представляешь, просыпается одна корова утром и говорит другой: «Ох, как же у меня болит сычуг!»

Расмус засмеялся:

– Ага, а вот теперь ещё и рубец прихватило!

Тут в дверь постучали:

– Ох, это, наверное, Юаким! – всполошилась Приккен и принялась снимать передник.

Но это был не Юаким, а всего лишь Понтус, весёлый и краснощёкий, как всегда.

– Я не мог прийти раньше, – важно сообщил он. – Мама хотела, чтобы я сделал уроки.

Расмус взглянул на маму, которая как раз накрывала на стол к кофе:

– Надо же, мамы разные, а желания одни и те же!

– Да уж, – сказала мама и взлохматила и без того торчащие каштановые волосы Расмуса. – Но теперь можешь идти!

Расмус горячо обнял её, не стесняясь Понтуса. Он ужасно любил свою твёрдокаменную маму, к тому же и с биологией, и с немецким было покончено, и это было замечательно. А ещё лучше было то, что можно уже идти на аттракционы!

– Наша мама лучшая, мама несравненная, – пропел он.

Папа простодушно кивнул:

– Вот и я так говорю.

Понтус сунул руку в карман.

– Я уже продал хлам, – сказал он.

– И много получилось?

– Три кроны! Отлично! Живём пока! А хлама у нас ещё полным-полно.

Расмус уже бежал к двери:

– Опля, вытряхиваемся!

Но тут и Растяпа подал голос. Он с лаем запрыгал вокруг Расмуса… может, хотел, чтобы его тоже взяли с собой?

Расмус наклонился и погладил его:

– Нет, Растяпа. Ну что тебе делать на каруселях?

И Расмус с Понтусом уже были за дверью, в три прыжка прогрохотав по чёрной лестнице.

– Ну вот и ушли, – сказала мама.

– А я думала, это ушло стадо слонов, – заметила Приккен.

Парк аттракционов на Вшивой горке был точно сказка. Именно так – мальчишки стояли под светящейся аркой у входа, а за воротами сверкал и переливался настоящий рай. Вся площадь блестела, по старым кустам сирени были развешаны красные и жёлтые фонарики, и свет от них растворялся в тени кустов, и всё вокруг становилось волшебным, необычным и праздничным.

Кружились карусели, и свет их лампочек переплетался в фантастическом танце. На всех ларьках горели таинственные красные огоньки и манили к себе так, что удержаться было невозможно. За прилавками стояли прекрасные загадочные женщины, приглашая попытать счастья в лотерее. Кругом было столько всего! Можно было пострелять из лука или из ружья по мишеням, или прицелиться в нарисованные на шариках разноцветные физиономии. Повсюду шумел и галдел народ, и это тоже было здорово. Все толкались, смеялись, покупали лотерейные билеты, и этот гам всё время стоял в ушах, а с каруселей неслась весёлая музыка, обещавшая неслыханные удовольствия. Майский воздух был полон звуков, света, смеха и запахов, которые заставляли ликовать и стремиться к приключениям.