В конце концов Александр Македонский победил персов (и предал огню зимний дворец персидских царей). Затем в истории случилось нечто новое. У Александра завелась идея управлять всем миром. Он объединил македонян и персов. Так возникла первая мировая империя с общим языком и общей экономикой, центром которой стал Вавилон, вновь занявший место столицы известного мира.

Но – увы! – лишь ненадолго. В настоящий момент тезка Алекса умирал во дворце Навуходоносора в возрасте тридцати трех лет.

Это был конец Вавилона, последние дни вспыхнувшей было славы. Падения и подъемы. И вот последнее падение. Впереди – прах и пепел. Впереди – непостижимое будущее.

Какое будущее? Будущее Рима, в настоящее время безвестного городка. Будущее Византии. Будущее Священной Римской империи. Испанской империи. Британской империи. Третьего Рейха. Звездно-полосатой империи.

Прах и пепел. Погребенные в песках памятники. Кости. Амнезия.

Между тем какая-нибудь деревушка в Конго или в Южных морях уже выползает из грязи, нащупывая путь в будущее, чтобы стать новой столицей человечества.

Но как? Ведь в мире уже не осталось свободных пространств, на которых могла бы собраться новая Золотая Орда; не осталось лесов, из которых могла бы хлынуть несущая обновление волна варваров.

Где оно, то место, где родится новое могущество и новое великолепие? Возможно ли такое? Должны ли последние Вавилоны – Нью-Йорк и Москва, Токио и Пекин – потесниться и уступить дорогу? И если да, то кому и чему?

Какова динамика упадка и падения? Где эликсир бессмертия? Как сохранить и перенести настоящее в будущее таким образом, чтобы перемены не стерли и не унесли то, что знакомо каждому человеку? Что такое знает общественная душа, чего не ведают футурологи?

Для того чтобы дать ответ на эти вопросы, в аризонской пустыне и был построен Вавилон. Для того и вдохнули жизнь в город, величественно вознесенный над краем последней пропасти в дни, когда во дворце умирал от лихорадки царь Александр.

Все ли в истории Вавилона случилось в том порядке, как это помнилось Алексу? Может быть, да. Может быть, нет. В голове еще предстояло навести порядок. Столько подъемов и падений! Столько скачков перед последним упадком. Несомненно, последовательность событий была еще сложнее.

Не важно. Вавилон восстановили одновременно и как город Хаммурапи, и как город Навуходоносора, и как город Александра. Эти три города сосуществовали во времени. Здесь, в возрожденном Вавилоне, великие здания разных эпох стояли рядом.

Таким образом, город ставил вопросы самому времени, жнецу человеческих надежд и мечтаний.

Вавилон не был Диснейлендом. Не был утопической наркологией. Не был экспериментальным сообществом, упрямо повернувшимся спиной к двадцать первому веку ради капризного увлечения древним стилем жизни. И будь он одним из вышеперечисленных проектов, разве американское правительство выделило бы на него огромную сумму, эквивалентную содержанию на орбите пилотируемой станции? Разве вывело бы оно Вавилон из сферы действия законов не только штата, но и федеральных?

Космос! Возможно, будущий Вавилон, новый центр цивилизации – если таковая сохранится, – расположится в космосе, и когда-нибудь люди с астероидов и лун займут место новых, богатых, энергичных варваров. Когда сама Земля превратится в руины.

Пока же Вавилон был самым амбициозным, самым важным проектом в области будущего цивилизации.

Возможно.

А может быть, институт в Эвристике был всего лишь чудовищной глупостью, а его Вавилон – пустой затеей, чем-то вроде ландшафтных садов, которыми так увлекались английское джентри в восемнадцатом веке? Затеей значительно более масштабной, не ограничивающейся одним лишь фасадом, но представляющей собой полностью функционирующий древний город.

Не была ли осень культуры отмечена грандиозными и прихотливыми строительными проектами? Упражнениями в архитектурной метафизике, рассчитанными на то, чтобы задержать ход времени? Замыслами, от которых несло душком религиозной жажды бессмертия, замаскированными под что-то еще? (Назовите это синдромом Озимандии!) Был ли Вавилон психическим спасением американской мечты или символом ее крушения?

Алекс не знал. Но надеялся выяснить.

– Идем!

Дебора первой прошла через врата Иштар. Алекс последовал за ней.

Странное чувство овладело им: казалось, он входит в собственную голову и, попав внутрь, может уже никогда не найти выхода. Впрочем, Алекс сомневался, что когда-нибудь пожелает выйти. Аллея Процессий, известная также как улица Победы, прямой стрелой уходила вдаль. Центр ее был вымощен плитами белого известняка, края красным с молочными прожилками песчаником. С обеих сторон улицу окружали высокие, выложенные синими глазурованными плитками стены. Красные, белые и желтые львы с оскаленными клыками шествовали по стенам от центра города.

Стена львов справа заслоняла дворец Навуходоносора и Радужные сады. Алекс не расстраивался, понимая, что, прежде чем подступать к великим чудесам, надо освоиться с обычными улицами и потереться среди людей. Сервивалист в первую очередь должен озаботиться пропитанием и жильем. Устрой свою базу. Осваивай территорию концентрическими кругами. Дивиться будешь потом. Он незаметно потрогал спрятанный под туникой мешочек с шекелями.

Когда дошли до места, где аллея Процессий пересекается с каналом Либил-хегалла, Алекс оглянулся, чтобы посмотреть на южный фасад показавшегося из-за стены дворца Навуходоносора, но заметил лишь ярусы колоннад, скрытые деревьями и цветущим кустарником. Словно фотограф, он, фигурально выражаясь, щелкнул вид, но не проявил пленку. Для этого дворца у него пока еще не было подходящего контекста. Или, как говорят, концептуальной основы.

Группа остановилась на мосту поглазеть на город. Но не Дебора. Она-то понимала.

И все же взгляд Алекса замер, а дыхание на мгновение сбилось, когда в поле зрения попала Вавилонская башня. Основание ее не было видно с моста, лишь только верхние ярусы. Башня казалась огромной, намного большей, чем он представлял. Даже воздух вокруг нее мерцал и ритмично подрагивал – и не только воздух, а и вся ткань города, – как будто самому пространству пришлось напрячься и ужаться, дабы вместить такую громадину. На взгляд Алекса, башня больше напоминала не типичный вавилонский зиккурат, а здание, изображенное на картине Брейгеля.

Перейдя мост, Алекс и Дебора свернули на одну из боковых улочек. Улочка вскоре тоже стала ветвиться, выпуская отростки влево и вправо, как персиковое дерево. Теперь они уже не гуляли, а пробирались между спешащими по делам вавилонянами. Главная аллея выглядела довольно пустынной, поскольку вела только к выходу. Несомненно, в праздничные дни там было не протолкнуться, но в остальное время горожане предпочитали топать – преимущественно босиком – по другим, не столь широким улицам.

Эти узкие улочки и переулки, кровеносные сосуды города, были вымощены не плитами, а плотно утрамбованным мусором, как будто кто-то уложил между глухими стенами домов срезанные с утрамбованной свалки полосы. Причем полосы очень и очень толстые. Земляное полотно – пласты его, скорее гастрономические, чем геологические, состояли из засохших апельсиновых корок, капустных кочерыжек, обглоданных свиных ребер, рыбьих костей, финиковых косточек, обломков посуды, тряпья, обрывков плетеных циновок – возвышалось чуть ли не на колено над дверями домов, к которым вели прорубленные ступеньки. Трудно представить, что такое количество слежавшегося хлама могло скопиться всего лишь за пять лет – скорее за пятьдесят. А что будет, если воды Евфрата выйдут вдруг из берегов и затопят город?! Ведь весь этот древний мусор хлынет по ступенькам в дома.