Страны Востока отличаются от стран Запада и по своему отношению к религии. Если на Западе церковь гибнет и чахнет, на Востоке вера сильна, несмотря на десятилетия гонений. Так, в Турции достигнуто прекрасное равновесие между религией и свободами. Кто хочет, может пойти в великолепно отреставрированную оттоманскую мечеть и помолиться, а кто хочет — завернуть в кафе и выпить замечательного турецкого вина. Женщины не обязаны ни отказываться от платков, ни носить одежду с закрытыми руками. То же и в России — православная церковь упрочила свое положение, храмы отстроены, и в то же время нет и религиозного диктата.

Поэтому можно и нужно выйти из современной Флорентийской унии и вернуться к независимости Востока, а независимость — это и независимость суда. Даже если процесс интеграции Востока займет годы, свой суд эти страны могут образовать хоть завтра — на одном из островов между Грецией и Турцией или в старинном Чернигове, или в другом месте.

А после этого отношения с Европой станут подлинно равноправными — и более дружественными. Ведь у каждого — свои преимущества. Находясь рядом, в добрососедских отношениях, Восток с его интегристским холизмом, целостностью, коллективизмом, духовностью и Запад с его чистотой, порядком, защитой индивидуума, обустроенностью смогут продолжать влиять друг на друга, не заставляя соседа выстраиваться по своему образцу. Ведь и в Европе не все в восторге от гей-парадов, массовой иммиграции, телекамер на углах, компьютеризованной слежки, а эти разнообразнейшие явления плавно слились в одну парадигму, утверждаемую новыми господами мира через посредство американской армии и европейских институций.

Почему решение о гей-парадах неприемлемо? Не для того надо выйти из европейских организаций, чтобы российское правительство смогло беспрепятственно ограничивать свободы и нарушать права человека. Наоборот: Совет Европы и аффинированный с ним суд в Страсбурге не заботятся о соблюдении прав человека и демократических норм в России. Они не возвысили свой голос, когда Ельцин расстрелял из танков законно избранный парламент. И в наши дни, хотя право на демонстрацию в России крайне ограничено, европейские организации не выступают на защиту. Ведь власти срывают демонстрации либералов, социалистов и коммунистов из месяца в месяц. Я видел на днях, 12 октября, демонстрацию левых сил на Тверской — это была скорее демонстрация полицейского устрашения с десятками «воронков», марширующими бойцами ОМОНа в боевой выкладке, сотнями милиционеров и солдат— в разы больше, чем демонстрантов. Видел я и разгон демонстрации либералов в Питере — вполне мирной небольшой демонстрации — силами, собранными, казалось, на штурм Берлина.

Вместо того чтобы отстаивать свободу собраний и демократию в России, европейский суд в Страсбурге решил защищать «право геев на проведение гей-парадов» — тут следовало бы закавычить каждое слово. Это «право», как и прочие понятия, не понятны вне контекста, вне доминантного нарратива современного либерального Запада, по которому якобы существует некоторая особая группа людей, «геев», предпочитающих по своему генетическому коду однополый секс, но кроме этого ничем не отличающихся от прочих. Эти «геи» тоже хотят жениться и создавать семьи, тоже любят и страдают. Они такие же, как все, только любят на свой манер, и им надо обеспечить все права и особую защиту, чтобы их не притесняло большинство.

Этот нарратив не уникален. По одному и тому же образцу уже много лет Запад штампует меньшинства, которые якобы существуют, находятся под угрозой от агрессивного большинства и нуждаются в защите. Русский читатель может вспомнить «выродков» Стругацких («Обитаемый остров»), меньшинство, генетически устроенное таким образом, что не вписывается в тоталитарное государство. Вампиры Пелевина (V Empire) — тоже меньшинство, гонимое, но не безобидное. Национальный дискурс принадлежит к этому же разряду. С его помощью Греция была оторвана от Оттоманской империи, а Украина — от России. В его рамках провозглашается, что евреи или ингерманландцы — особое чудесное меньшинство, которое надо защищать, и кто его лучше защитит, чем Запад, Америка, а в перспективе — мировое правительство.

Одна из целей этого приема — подрыв интегральности, связности мира. Миром, в котором есть много меньшинств, боящихся большинства, легче управлять с помощью методов «управляемой демократии». Эти меньшинства становятся союзниками тюремной администрации, правящей «большой зоной», в которую превращается наш мир. До привнесения этого дискурса на Восток на штыках «Голоса Америки» наш мир был куда более интегрирован.

Еще в СССР 60-х годов евреи России не ощущали себя чуждыми элементами. Если мы играли в «особенность» — так Лермонтов говорил о своих шотландских корнях. Иосиф Бродский по приезде на Запад удивлялся тому, что в Америке евреи отдельны от прочих, в то время как в Питере евреи были вполне интегрированы.

То же касается и однополого секса. Люди, которых привлекала молодежь своего пола, никогда не считали себя особой категорией. Петр Ильич Чайковский или Сергей Параджанов не вышли бы на гей-парад, не вступили бы в общество защиты геев, не стали бы настаивать на праве геев венчаться в церкви. Они, конечно, не были геями. Ведь гей — это не биология и не физиология, это социологическая категория, возникшая в атомизированном городском западном обществе на фоне коллапса традиционной семьи и традиционных гендерных ролей.

В анекдоте кандидата в члены гей-клуба спрашивают, кто он по специальности: парикмахер, дизайнер, певец. Тот отвечает: «Водопроводчик». «Да какой же вы гей, — отвечают ему, — вы просто пидор».

Так же не были геями Жан Жене или Генрих Гейне, хотя один поэтизировал проститутку и убийцу мужского пола, а другой — прелести детских округлостей. Можно одобрять или не одобрять их увлечения, можно относиться к ним с отвращением или восхищением, но они не относили себя к гонимому меньшинству, которое мечтает о равных правах.

Сексуальность — частное дело, которому место в спальне, а не на площади. Обсуждать ее можно в кабинете у врача или на исповеди. Гей-активисты навязывают нам свой дискурс, навязывают публичное обсуждение этой темы, пиарят себя и свой образ жизни, вносят раздоры в общество, пытаются создать еще одно «меньшинство», автоматически стоящее на стороне возникающего мирового правительства. Лужков был прав, отказывая им в площадке для пиара.

Для Востока гей-активизм еще менее приемлем, чем для Запада, потому что наше восточное общество сохранило свою сакральную основу. Гомосексуализм старше человеческого рода и ежедневно наблюдается у собак и обезьян. Его замечали Петроний и Боккаччо. Пока в личной сфере он вызывает максимум усмешку. Но в публичной сфере он, как и другие биологизмы, заведомо вызывающе профанен для религиозного сознания. Враги рода человеческого, египетский Сет и японский Суса-но-О, сатанисты и кроулианцы, совершая гомосексуальные акты публично, пародировали таким образом божественное, изначальное мистическое соединение мужского небесного и женского земного начал, известное нам, христианам, по чуду Благовещения.

Зная опыт Запада, не приходится сомневаться, что после победы гей-парадов гей-активисты начнут борьбу за церковные браки. Хотя новый тоталитарный «либерализм» выдает себя за свободное, индифферентное по отношению к сакральности, движение, на деле он стремится профанировать мир. Ударный отряд либерализма — геи-активисты — энергично отстаивают свое «право на брак», чтобы профанировать святость брака. Так злые колдуны и ведьмы «венчали жида с лягушкой» в балладе Пушкина.