Евангелия, кроме того, представляют дело так, словно бы фигура Иисуса стояла в центре тогдашней истории Палестины. С исторической точки зрения, однако же, Иисус был явлением второго порядка. Начав изучать историю Палестины первого века нашей эры, мы далеко не сразу встречаем его следы. Этим опытом историка я и хочу поделиться с читателем. Но Вам я даю слово: в моем романе еще будет много следов, ведущих к Иисусу.

Из Вашего письма я понял, что окончательно свое мнение о моей книге Вы сможете сформулировать только тогда, когда прочтете больше. Должен ли я из этого сделать вывод, что могу посылать Вам и следующие главы? Я тем временем как раз успел закончить вторую.

С пожеланиями всего наилучшего,

искренне Ваш,

Герд Тайсен

Плохо было то, что я никому не мог сообщить о своем аресте. Кто вообще знал о нем? Разве моим родителям могло прийти в голову, где я? Удалось ли Малху пробраться домой? Сидел ли Тимон в противоположном конце моего подвала? Мне рисовались мрачные картины. Сколько еще евреев держат они здесь? Скольких из них они пытали, скольких убили? Сколько людей просто исчезли неизвестно куда? И что будет со мной?

В этой дыре, куда не проникали солнечные лучи, а из звуков доносились только шаги стражи, я скоро утратил всякое чувство времени. Эта темница походила на склеп, и в этом склепе я был заживо погребен. В спертом воздухе был разлит смертный страх. В отчаянии обратился я с молитвой к Богу:

«Господи Боже наш, рассуди меня,

ибо невиновен я.

Я возложил на Тебя надежду мою.

Искуси меня, Господи,

испытай меня.

Ты знаешь меня лучше, чем я сам себя знаю.

Защити меня перед их судом,

против лживых обвинений и наветов.

Охрани меня от интриг их тайной полиции!

Я не водил дружбы с власть имущими.

Я презираю тех,

кто презирает человеческую жизнь,

для кого она – грязь,

кто бросает нас в тюрьму,

кто унижает нас и глумится над нами.

Не дай мне погибнуть от их руки!

На их руках кровь.

Подкупом составляют они себе богатства,

В шантаже проявляют они свою власть.

Кто говорит против них, пропадает в их подвалах!

Кто восстает, того убирают с дороги!

Боже, дай мне снова увидеть Твой дом,

где пребывает Твое Величие.

Вызволи меня из рук этих убийц.

И я восхвалю и прославлю Тебя

в собрании!».[10]

Я вел счет дням по скудным пайкам, которые мне через равные промежутки подсовывали под дверь. Прошла неделя. Ничего не происходило. Прошла вторая неделя. Она показалась мне годом. Наконец, где-то в середине третьей недели меня повели наверх.

Неужели выпустят? Во мне проснулась надежда. Сначала шли бесконечными коридорами. Потом меня втолкнули в просторный зал. Я стоял, ослепленный светом, лившимся в окна. Когда глаза понемногу стали привыкать, я начал различать подробности. Передо мной на высоком помосте стояло судейское кресло. В кресле сидел небольшого роста человек. На нем была дорогая белая тога с пурпурной каймой. На пальце блестело золотое кольцо – знак того, что человек этот был римский всадник. Солдат, приведший меня сюда, прошептал: «Префект». Итак, передо мной в судейском кресле сидел сам Понтий Пилат, префект Иудеи и Самарии.[11]

Допрос в высшей инстанции. Здесь должна решиться моя судьба. Только бы не всплыло ничего, связанного с Бараевой!

Когда я вошел в зал, Пилат просматривал какой-то свиток. Два солдата личной стражи стояли один слева, другой справа от него. Писец вел протокол. Не поднимая глаз от свитка, Пилат заговорил:

– Андрей, сын Иоанна! Я прочел протокол твоего допроса. Ты утверждаешь, что примкнул к демонстрации моих противников случайно. Тем временем мы собрали о тебе некоторые сведения. Мы узнали очень много. Почему ты скрыл от нас такие важные вещи?

– Кроме того, что я сказал, мне не приходит в голову ничего, что могло бы считаться важным, – с запинкой ответил я.

– И тем не менее это важно.

– Он равнодушно посмотрел на меня и тем же невыразительным голосом продолжал:

– Твоя биография неполна.

– Не знаю, что еще могло бы заинтересовать римские власти.

– Где ты был, после того как закончил обучение в грамматической школе?[12]

Ага, вот оно что! Когда-то давно один человек сказал мне: говори полиции правду, но как можно меньшую часть правды. Поэтому я сказал:

– Я жил в пустыне у одного отшельника, некоего Ванна. Я пробыл с ним год.

– Вот как. И там ты просто вел отшельническую жизнь и больше ничего?

– Я хотел найти путь к истинной жизни. Я изучал Закон нашего Бога.

– Почему ты умолчал об этом?

– А зачем мне было упоминать этот год? Это имеет отношение исключительно к религии.

– Эта твоя «религия» допускает также и другие толкования. Во-первых: ты провел целый год у повстанцев. Во-вторых: тебя схватили во время демонстрации против римского префекта. В-третьих: демонстрация эта направлялась подстрекателями из подполья.

– Так что, это я – подстрекатель и провокатор? Чушь!

– Но этого нельзя исключить.

– Я ушел в пустыню, чтобы в одиночестве поразмыслить. Не всякий, кто на время отказывается от обыденной жизни, обязательно мятежник и террорист. Я сторонник мира.