Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тетя Карен сжимает мне плечо, целует в висок:
– Держись, детка, аварии – часть нашей жизни.
Я вымученно киваю ей в ответ, и она отправляется к себе: она живет в двух домах от нас. Обри переводит взгляд с меня на помятый перед «мерседеса», качает головой, словно лишний раз напоминая мне, какая я идиотка, и поворачивается к папе, собираясь потешить его рассказом о моем очередном провале.
Может, аварии и часть чьей-то жизни, но уж точно не маминой. Насколько мне известно, мама никогда не попадала в аварию, и все же теперь моими стараниями ее чудная машина, о которой она мечтала много лет и которую наконец купила, выглядит как видавшая виды колымага.
В паре метров от Обри с папой Оз поливает из шланга фургон так, что водой залито все вокруг. Оз вымок с головы до пят, и, хотя мне сейчас не до веселья, я улыбаюсь, как и всегда, когда вижу, как брат радуется самым простым вещам. Его ничуть не заботят одолевающие всех остальных людей в этом мире мысли о том, что им нужно чего-то добиться, на кого-то произвести впечатление. Ему тринадцать, но его умственные способности соответствуют скорее ребенку лет шести. В эмоциональном плане он развит еще меньше – прямолинеен, как детсадовец.
Папа хохочет, услышав от Обри, что у меня талант к изготовлению музыкальных инструментов, поскольку расплющенная мною «хонда-аккорд» стала похожа на аккордеон. Руки Обри летают в воздухе то вместе, то порознь, как у дирижера; она старательно изображает скрежет сминаемого металла. Папа в отличие от мамы не переживает по поводу внешнего вида своей машины и считает, что мелкие вмятины и царапины – дело житейское. Его фургон – убедительное тому подтверждение: он старше, чем я, и весь покрыт шрамами и рубцами.
Оз говорит:
– Папа, иди мыть фургон.
Папа его не слышит. Он наслаждается рассказом Обри, расплываясь во все более широкой улыбке, а Обри скрежещет, не переставая растягивать руками невидимый аккордеон:
– Хр-р-р-р… И тут мама вопит: «Тормози!» – а Финн снова жмет на газ: хр-р-р-р…
Мне хочется уйти, но я не знаю, куда податься. В дом, к маме, точно нельзя. К Мо тоже нельзя – она поехала за лыжной экипировкой, готовится к нашей поездке. Так что я просто стою, сгорая от стыда и гнева, и мечтаю лишь о том, чтобы Обри поскорее все дорассказала и уехала.
Оз со мной солидарен. Он хочет, чтобы папа и дальше мыл фургон вместе с ним. Он все сильнее хмурит брови и уже залил водой из шланга весь газон. Я вижу, что его терпению вот-вот придет конец: он крепко вцепился в шланг, лицо потемнело. Я могла бы ему помешать.
– Хр-р-р-р, – снова скрежещет Обри.
Но я этого не делаю.
– Тут мама вопит: «Не та педаль!..»
Вода бьет Обри по волосам, мигом сбегает по шелковой блузке без рукавов к модельным джинсам, заливает новые кожаные сапоги. Папа тут же бросается вперед, отгораживает ее от потока воды, но уже слишком поздно: сестра вымокла до нитки, тщательно выпрямленные и уложенные волосы облепили лицо, блузка пристала к телу. Она фыркает, как собака, стряхивает с рук воду и, не говоря ни слова, вихрем уносится к своей машине, стоящей у тротуара.
– Оз, прекрати, – командует папа. Он выставляет перед собой руки, словно пытаясь остановить поток воды из шланга, выворачивает голову вслед машине Обри. – Господи! – рычит он. – Господи ты, блин, боже мой! Я что, не могу пять минут поговорить с дочерью? – Сквозь стену воды он смотрит на закрытую дверь дома, за которой пару минут назад скрылась мама. – Оз! Хватит! – рявкает он, и я вмиг перестаю улыбаться, а кровь стынет у меня в жилах.
В ответ на папину резкость Оз хмурится еще сильнее, и его лицо темнеет до опасного оттенка, при виде которого мне становится так страшно, что по шее бегут мурашки. За последний год мой брат почти сравнялся с папой по росту – он всего чуть-чуть недотягивает до метра восьмидесяти, а весит уже килограммов на пятнадцать больше. У папы спортивное телосложение, а Оз скорее толстый, но при этом очень сильный. Если прибавить к этому полное отсутствие самоконтроля и темперамент как у самца гориллы, получится горючая смесь, которую может поджечь любая, даже крошечная искра.
Папа тоже заметил перемену в настроении Оза. Он стирает с лица гнев и добавляет в тон непринужденности:
– Ладно, приятель, давай отмоем этого малыша.
Лицо у Оза светлеет, и мы с папой выдыхаем. Оз так и поливает папу, направив шланг ему прямо в грудь. Папа весь вымок, но не отходит в сторону, как будто ему нипочем этот нежданный ледяной душ. С Озом по-другому нельзя.
– Водяной бой, – ухмыляясь, говорит мой брат.
– Нет. Водяного боя не будет, – устало отвечает папа.
Я пробираюсь вперед, поближе к фургону, осторожно обходя Оза.
– Водяной бой, – настаивает Оз.
– Нет, с меня хватит, – говорит папа, и я ясно вижу, что он имеет в виду не только нынешние игры с водой.
Возле фургона стоит ведро. Я беру из него губку и принимаюсь, посвистывая, тереть нарисованный над колесом пацифик. Я стараюсь давить посильнее, чтобы получилась шапка из пены. Мой свист отвлекает Оза, и он наконец отводит от папы шланг с водой. Взбив побольше пены, я набираю ее на губку и принимаюсь выдувать в воздух пузыри. Бинго срывается с места и принимается гоняться по газону, неистово машет хвостом, прыгает на пузыри и пытается их куснуть. Мы с ним играем в эту игру с тех пор, как он был еще щенком.
Оз выпускает шланг и бежит на газон. Он выхватывает у меня губку, выжимает новые пузыри и сдувает их в воздух так же, как только что делала я.
– Спасибо, – одними губами говорит папа.
Я дергаю плечом и отворачиваюсь, собираясь уйти. – Эй, Финн! – говорит папа мне вслед. – Когда вернемся из поездки в горы, я научу тебя водить. У тебя все получится.
Я вяло улыбаюсь. Спасибо, папа, но ведь этого никогда не случится. Оз не отпустит тебя ни на какие уроки вождения. Может, меня научит Обри. Или Хлоя.
Погода вполне соответствует настроению половины из нас. Солнце прячется за плотными облаками. Вторая половина – это тетя Карен, дядя Боб, Оз, Мо и папа, для которых стакан всегда наполовину полон. Даже Бинго уже не уверен, что нам десятерым стоит куда-то ехать вместе. Он вяло виляет хвостом, бродя между нами словно в поисках ответа на вопрос, что ему делать – радоваться или бояться.
Накануне вечером родители ругались как собаки – рычали и лаяли друг на друга по всем мыслимым поводам, начиная с того, что папа купил в дорогу не то печенье, и заканчивая стандартным скандалом из-за того, что мама проводит с Озом слишком мало времени. Хлоя не обращала на происходящее никакого внимания и спокойно листала журнал, надев наушники. Порой она отрывалась от чтения и делала смешные гримасы, пытаясь отвлечь и меня. Хлоя лучше всех в мире понимает, как хреново тому, кто умудрился оказаться не на маминой стороне.
В какой-то момент она даже кинула мне остаток своего «Тоблерона»: неделю назад его подарил ей Вэнс, вернувшийся с теннисного турнира в штате Вашингтон. Но это не помогло. Я не могла отвлечься, не могла забыть, что все началось с меня и моей дислексичной ноги. Равновесие и без того было хрупким, но нарушила его именно я. Мама умчалась по лестнице наверх, крикнув напоследок: «Я дотерплю до свадьбы, Джек, но только ради Обри. А потом все. С меня хватит!» Тема развода возникала и раньше, но вчера я впервые поверила, что они действительно разведутся.