Под руку с разряженными дамами прогуливались английские джентльмены в суконных камзолах с серебряным шитьем на груди, парчовых жилетах, треугольных шляпах и напудренных париках. Важно шествовали представители индийской знати в ярких шарфах и тюрбанах, сопровождаемые изрядным количеством воинов; красивые женщины в сари из тончайшего шелка со златотканой каймой прятались в тени зонтов, которые держали служанки.

Чаще встречались такие, как Раму, — худые, жилистые мужчины в застиранных дхоти[6], с коричневым лицом и вечно склоненной головой, небрежно повязанной грязной тряпкой.

Ошеломленный суетой и мощью большого города, Раму не стал задерживаться в Калькутте. Разузнав, как попасть в Бишнупур, он нашел человека, который вез туда свой товар. Скрепя сердце Раму отдал ему последние рупии, усадил смертельно уставшую Амриту в повозку, а сам побрел рядом.

На следующий день они прибыли в Бишнупур, где им сразу показали дорогу к храму Шивы, куда устремлялись толпы паломников. Святилище стояло на холме, и издали казалось, будто по склону ползут сотни разноцветных муравьев.

Амрита навсегда запомнила, как шла к храму, — маленькая босоногая девочка в выцветшем сари, крепко державшаяся за руку отца.

Край неба нежно розовел, облака были обведены золотистой каймой. Обрамлявшая дорогу зелень источала сладкий аромат. Здесь росло много яблонь, священных растений Шивы. Над головой стремительно проносились ласточки.

Построенный из гранита и светлого песчаника храм мерцал в свете зари как волшебное видение, как обещание неземного счастья. Раму и Амрита затаили дыхание, потому что никогда не видели ничего подобного. Храм был украшен рядами рельефных изображений: издали казалось, будто стены покрыты тончайшим кружевом.

Поклонившись каменным статуям у входа и войдя в ворота, Раму долго бродил в толпе паломников, пока не столкнулся с двумя служителями храма.

Раму выпустил руку Амриты и упал на колени, тогда как девочка стала с любопытством разглядывать незнакомых людей. Один из них был мужчина средних лет с отрешенным взглядом небольших темных глаз. Желтая шелковая ткань изящно обвивала его худощавое тело. Другой — юноша лет четырнадцати в расшитом золотом дхоти, очень гибкий и стройный, с искусно накрашенным лицом и широко распахнутыми, яркими и чистыми глазами. Его длинные черные волосы были собраны в прическу верховных божеств, на обнаженной груди поблескивали многочисленные цепочки и бусы, руки были украшены литыми браслетами.

Амрита встретилась с ним взглядом, и он приветливо улыбнулся, обнажив ряд жемчужных зубов. Улыбка была такой обаятельной и теплой, что девочка едва не заплакала от счастья.

— Что тебе нужно? — неприветливо спросил старший у Раму, который не осмеливался подняться и что-то униженно бормотал. — Говори, мы спешим, нам надо готовиться к празднику.

Амрита не сомневалась в том, что жизнь этих людей и есть сплошной праздник, а прекрасный юноша — великий и бессмертный Шива, точнее Натараджа[7].

Раму собрался с духом и, запинаясь, проговорил:

— Я привел свою дочь, чтобы… чтобы посвятить ее богу.

Мужчина пожал плечами. Он не был расположен заниматься судьбой Амриты. Тем не менее жрец приподнял голову девочки за подбородок, заглянул ей в лицо и с сомнением произнес:

— Не знаю, получится ли из нее храмовая танцовщица. Разве что показать ее Иле?

— Девочка подходит для обучения, — вдруг сказал юноша.

— Почему ты так думаешь, Камал?

Тот вновь улыбнулся и произнес одно-единственное слово:

— Глаза!

— Что ж, тебе лучше знать.

Раму понял, что не нужно задавать никаких вопросов. Если Амриту берут в храм, не стоит противиться судьбе.

— Отведи свою дочь вон туда! — Мужчина показал в сторону каких-то невысоких строений. — Спросишь Илу и отдашь ей девочку.

Раму поднялся на ноги, взял Амриту за руку и поклонился. Ему очень хотелось узнать о деньгах, но он не осмеливался задать вопрос. Вдруг служители храма сочтут это оскорбительным и прогонят его прочь!

Если бы Раму приблизился к храму, он бы смог разглядеть, что наружные стены божественного сооружения украшены не только изображениями многорукого Натараджи, но и скульптурами полногрудых красавиц, слившихся в страстном объятии пар. И если бы он немного разбирался в символах, сумел бы понять, что изображают татуировки на груди и плечах жреца: лингам в йони[8], означающий любовное соединение мужчины и женщины. И быть может, догадался, каким образом служат храму «жены бога».

Ила оказалась невысокой стройной женщиной лет двадцати пяти, вся в блестящих золотых украшениях и голубом сари с широкой каймой и расходящимися от талии веерообразными складками.

Раму с поклоном передал ей слова жреца.

Женщина велела Амрите снять одежду и внимательно осмотрела ее тело. Потом заставила девочку поворачиваться в разные стороны, поднимать руки и ноги, выгибаться и наклоняться к полу.

— Ее тело не имеет изъянов. Движения недостаточно свободны, но это можно исправить. Пусть остается, — сказала она и прибавила: — Попрощайся с дочерью, а потом подойди к жрецам — они отблагодарят тебя за то, что ты посвятил своего ребенка богу.

— Не уходи, отец! — воскликнула Амрита, когда они остались одни. Тонкий голосок девочки срывался и дрожал.

У Раму защемило сердце.

— Тебе будет хорошо в храме, лучше, чем дома, — пробормотал он. — Если ты откажешься, Шива может разгневаться. Посмотри, как здесь красиво, как богато одеты люди! А я… мы с Гитой приедем тебя навестить.

Он знал, что это ложь, но ему нужно было уговорить Амриту остаться.

— Вы скоро приедете?

— Да. Очень скоро. Если тебе не понравится в храме, мы заберем тебя домой.

Согретая призрачной надеждой, Амрита глубоко вздохнула и расправила худенькие плечи.

— Обещай!

— Обещаю.

Появилась Ила; она взяла девочку за руку и повела за собой, а Раму поспешно покинул территорию храма. Перед тем как уйти, он отыскал жреца, и тот заплатил ему сто рупий: огромную сумму, на которую их семья могла прожить несколько месяцев. Мужчина облегченно вздохнул: эти деньги окупали любые жертвы!

Ила привела девочку в большое, чистое и светлое помещение с гладким глиняным полом, на котором были расстелены цветные циновки, а на них лежали шерстяные подушки и полотняные покрывала.