Осмотрел дом. Вроде жилой, окна распахнуты. Женщина вышла из задней двери, держа на локте корзинку, поспешила к стеклянному домику-теплице, где – в бинокль хорошо было видно, – быстро собрала утренний урожай овощей: помидоры, огурцы, травка какая-то. Немного. На двух-трех человек и то – по минимуму. Вернулась в дом.

Минут через пятнадцать (Пастух не засекал) вышла другая, прошла по улице на соседний участок, где строили, понесла работягам бидон с чем-то и почему-то всего три кружки. А работяг – пятеро, к слову. Скорее всего – квас. Или морс какой-то. Благотворительность, получается… Поставила бидон на скамейку, о чем-то поговорила с работягой, который ее встретил. Разошлись.

Больше никто ниоткуда не выходил. Пока.

Скучно было Пастуху! Но – работа. И привычка – до кучи.

А в девять утра на красном крыльце своей резиденции возник Мэр. Или, для Пастуха, Первый. По списку. На Мэре-Первом имел место голубой тренировочный костюм, куртка расстегнута, под ней – майка с надписью «Мэр». Чтоб не путали, не дай Бог. Мэр постоял на крыльце, подышал свежим воздухом, дошел до калитки и побежал по улице – к другой калитке, что вела на пляж, легко открыл ее и рванул в хорошем темпе вдоль Реки. Крепкий мужик, констатировал Пастух, в свои пятьдесят два – как новенький. Да и внешне – в отличной форме.

И без охраны! Ладно бы по участку, а он ведь в неохраняемые просторы ломанулся один-одинешенек. Вариант? – спросил себя Пастух и ответил себе: не вариант. Даже если он, Мэр, типа поскользнулся, с горы полетел кубарем и шею сломал. Слишком очевидно и оттого неубедительно. Пастух не любил простых решений, хотя Учитель на «спецухе» не раз говорил: простая смерть – понятная смерть, ей верят. По сути, Учитель прав. Но не по жизни. Пастух умел придумывать и осуществлять простые смерти. Только он знал и другое: чем проще, привычней и очевиднее смерть для близких, для врачей, для следствия, наконец, тем сложнее должно быть для исполнителя. Попробуйте, к примеру, устроить так, чтоб приговоренный – вдруг! – у десятка человек на виду выпил стакан воды и умер, поперхнувшись глотком и задохнувшись. Lege artis, как говаривали древние римляне, что означает – по всем правилам искусства. Это и есть искусство, как знал Пастух, и знали те, кто знал его.

Вот теперь и Наставник – из знающих…

Но это – к слову.

А не к слову, в половине десятого на всё то же парадное крыльцо явилась из дома супруга Мэра, владелица заводов и пароходов – буквально, поскольку ее завод как раз и строил суда класса «река-море», которые продавал всем желающим, но в первую очередь Государству. Жена, будучи моложе супружника на десять лет, выглядела почти ровесницей ему. Увы и ах, но женщины стареют раньше мужчин, особенно – если любят покушать и не терпят физических нагрузок. И вот вам вариант: у Мэра, как знал Пастух, имелась прелестная двадцатитрехлетняя дама сердца или иного органа страсти, которая жила в отличной квартире, ни хрена не делала, типа – ждала любимого, не смыкая глаз.

Ее очередь придет, допускал Пастух. Мэр вполне может умереть в объятиях подруги. Но Пастуху этот вариант не очень нравился. Слишком прост. Хотя, с точки зрения общественного мнения, весьма щемящ. Дамы изрыдаются!

И что тогда с подругой делать? Живая – значит свидетельница. А мертвая… Пастух не считал себя убийцей. На войне он убивал врагов, защищая интересы Державы – пусть и непонятные толком никому, а оттого вздорные. Ныне он стирает из реальности тех людей, которые оказались чрезмерными даже для его, Пастуха, абсолютно безбашенной Родины. Нормально, в принципе. А лишать жизни случайную девку…

И впрямь чрезмерно!

Ну, да жизнь покажет…

У Пастуха был достаточно большой опыт режиссуры смертей, он рано с этим столкнулся, еще пацаном, еще в детдоме, где всегда и повсюду пахло смертью…

А супруга Мэра, постояв на крыльце и обойдя глазом владенья свои, ушла в дом. И снова жизнь на дачном участке стихла, но ровно в десять ноль-ноль бегающий Мэр открыл калитку с пляжа, хорошим темпом добежал до своих ворот, потом до дверей дома, где и скрылся: душ, завтрак, сортир, что следом?

Впрочем, не Пастуха это дело.

На участке, что расположился между стройкой и мэрскими угодьями, никто посторонний не появлялся. А на том, где стройка, так и строили себе полегоньку, смотрящий устал смотреть и тоже к делу присоединился.

Былые коллеги Пастуха по военной службе считали, что Пастух – малость чокнутый мужик. Никто не любил подолгу лежать в засаде. Все, ясный болт, умели и частенько сидели, лежали, стояли в оной, но – не любили. Кроме Пастуха. Учитель считал, что это у него – дар Божий, не часто применимый в обычной гражданской жизни. Он был не очень прав, Учитель. Еще как применимый! Даже если отбросить нынешнюю гражданскую специализацию Пастуха, если заглянуть в рядовую жизнь рядового сапиенса, то быстро поймешь, что жизнь оного сапиенса на пятьдесят процентов состоит из ожиданий: лифта, такси, поезда метро, женщины, зарплаты, повышения по службе, выпивки, смерти, наконец. Список людских ожиданий безмерен! И профессия или интеллект ожидающего значения не имеет.

Как говаривал бессмертный герой бессмертного литературного произведения: «Ждем-с!..» Это – обо всех сапиенсах без исключения.

В десять сорок три супруга Мэра, надев соломенную шляпу, темные очки и взяв DVD-балалайку, отправилась на пляж – смотреть фильм и дышать у Реки полезным воздухом. За ней шел охранник, все время наблюдения, оказывается, таившийся внутри дома, и нес складное парусиновое кресло. На пляже он разложил его, установил в тенечке и отошел к калитке. Вроде и не рядом, а вроде и охраняет. Смешно! Метров двенадцать между ним и женой Мэра. Двенадцать раз ее кончить можно. И двенадцатью способами…

И опять это число! В двенадцать ноль шесть Мэр, одетый в джинсы, майку, неплохо подчеркивающую достойную для его лет мускулатуру, и обутый в легкие мокасины вышел из дома, миновал калитку и пошел куда-то по улице поселка. Один!

Пастух даже обиделся за него. Живет Большой Начальник, имеет три кучи бабла, одну от родного бизнеса, вторую – от неродного, но крышуемого, и третью от областного бюджета плюс федеральное финансирование, успешен, любим, держит тучу слуг, включая охрану, и – уязвим для любого прохожего бандюка. И ведь сам виноват. Нанимает супер-охранников, платит им (да пусть даже из казенных средств!) большие бабки и мешает охранять себя любимого. Это ж он сам наверняка приучил своих охранников не ходить за ним: в квартиру любовницы, в гости к соседу по даче, на пляж, в театр, куда еще?.. Да лень перечислять!.. Не привык наш человек к реальному режиму охраны. Нравится ему, что его окружают люди с оружием и в камуфляже, но понты понтами, а личные интересы – это не замай. Личное – это личное!..

И на хрена ему тогда охрана? Был бы Пастух простым киллером, горя бы не знал. Не работа – стрельба в детском тире по уточкам!

Но – не судьба ему быть простым. И слава Богу, что не судьба…

А Мэр одиноко прошагал по главной улице, свернул в боковую, позвонил в чью-то калитку. Из дома, куда меньшего, чем мэрский, выбежал какой-то мальчик лет двенадцати, открыл калитку и, не дожидаясь гостя, умчался назад, в дом. А Мэр калитку закрыл и тоже пошел в дом. И опять стало тихо и скучно. А Пастуху еще лежать было – не перележать. Хотя картинка уже вырисовывалась и довольно внятная. По сути, дальше можно было и не следить. Вряд ли что-то радикально изменится в абсолютно растительном существовании мэрской семьи в выходной день на лоне природы. Разве что гости к ним придут. Или они сами в гости двинутся.