Я не виню ее за то, что она не стала идеальной матерью. Что вообще значит идеальная мать или жена? Я не сержусь. Она не мягкая, хотя, конечно, в глубине души она добрый человек. Советская жизнь могла сломать, исковеркать любого, даже очень сильного. По крайней мере, она пыталась обеспечить Лизе мало-мальски сытую, нормальную жизнь. После долгого и тяжелого рабочего дня ей приходилось вязать и шить вещи на продажу, и хотя это и было ее любимым занятием, со временем оно превратилось в обязательное бремя, тягтвившее ее долгими бессонными ночами. Всех ли так любили родители?

*

Лиза еле тащила ноги домой из школы, когда на город опускались сумерки, освещенные теплым светом окон. Она знала, что происходит за этими занавесками. Люди ужинали и разговаривали о своих делах. Объединенные нищетой, но некоторым из них все же удавалось радоваться. В ее окне было темно. Где мама? Вероятно, все еще работает.

Лиза старалась не замечать сочувствующие взгляды людей в автобусе. Что-то в их глазах вызывало в ней чувство тревоги. Эти взгляды были не то сочувствующими, не то… Непонятные и очень неприятные. Эти жалеющие взгляды были унизительны.

Я потрясена тем, насколько серой была жизнь. Серые взгляды, серые глаза, серое небо, серый город, серые люди. Депрессия была дымкой, которая окутывала, пронизывала ту жизнь везде и во всем. Сейчас я понимаю этих людей, я понимаю маму и ее настроения. Общество было изувечено. Счастье не было счастливым, счастьем было иметь то, чего не было у других.

Как-то Лиза со своей новой подругой из подъезда, Машей, ходили вместе в магазин за хлебом. Перед тем, как их отправили в булочную, они несколько часов гуляли на улице и порядком проголодались. На обратном пути девочки беззаботно болтали, смеялись и Маша, проковыряв дырочку в своей буханке, начала есть хлебный мякиш, набивая полный рот и продолжая весело болтать. Лизе тоже хотелось свежего хлеба, но она не решалась отломать ни кусочка.

– А мама тебя не заругает? – спросила она у Маши.

– За что? – искренне удивилась та.

– Вот за это, – Лиза кивнула головой на булку, – за то, что ты хлеб испортила.

– Да ну! Чего такого? – беспечно пожала плечами девочка, выковыривая очередную порцию ароматного свежего мякиша.

Лиза смотрела на свою буханку, на Машу, думала о том, что скажет мама. Но та была так беззаботна, и Лизе начало казаться, что ничего такого страшного здесь нет. И она отломала кусочек хрустящей, такой ароматной корочки. Хлеб и правда был очень вкусным – совсем свежим, еще немного теплым. А есть на улице всегда так вкусно! Она отломила еще кусочек и наконец добралась до мякиша. Вкуснотища! Две веселые юные девушки шли по улице солнечным летним днем, под ногами стелился тополиный пух, липкий запах тополиных почек смешивался с ароматом свежего хлеба. Они смеялись и радовались солнцу, лету и зеленой листве деревьев.

Наконец они пришли. Напоенный теплом и свежестью воздух летней улицы сменился сырой затхлостью подъезда. Дошли до Машиной двери, она постучала. Дверь открыла, улыбаясь, ее мама.

«Ну что, сходили? Умнички, – она взяла буханку из рук дочери. – Ой, а что это у нас тут такое? – с ласковым удивлением указала она расковырянный тоннель в хлебном мякише. – Это что у нас, маленькая мышка завелась?»

«Мышка, мышка!» – засмеялась Маша, заходя домой. Светлана Николаевна тоже рассмеялась, приобняв дочь. Дверь закрылась. Лиза пошла дальше к своему подъезду. Со слегка замирающим сердцем она тихонько постучала.

Мать, занятая своими мыслями, открыла дверь и взяла буханку, не глядя на Лизу. Тут ее взгляд упал на выковоренную дочерью дырку в хлебе. Она моментально изменилась в лице.

«Это еще что такое?» Сердце Лизы оборвалось.

«Это… это мышка…» – пролепетала она, запинаясь и пытаясь выдавить из себя робкую улыбку. Глаза матери наполнились злобой.

Лиза опустила голову и переступила порог тяжелой походкой идущего на казнь.

Просыпаясь рано этим утром, я чувствую его сильное крепкое тело рядом с собой, его близость ― она электризует меня. Он мягкий и прохладный. Но в то же время горячий. От прикосновения его рук у меня перехватывает дыхание. Мы словно вместе лежим где-то высоко в облаках. Его тело такое теплое. Его рука лежит на моем плече, а губы касаются моей шеи.

Я чувствую любовь. Я чувствую его наслаждение мной. Мне это приятно. Мне это нравится. Он спит, все время крепко держа меня в объятьях, как будто боится потерять меня, пока спит. Как будто пытается забыть о своих проблемах, прячась от неприятностей мира в этой маленькой впадинке на моем затылке, вдыхает запах моих волос. Мне щекотно.

Моего ангела зовут Paul. Мне абсолютно не важно, что он старше меня на 17 лет. Он красивый, сильный, мужественный. Для меня он молодой, его тело подтянуто, он прекрасно за собой следит, всегда загоревший и очень вкусно пахнет.

Мы не обычная пара, конечно же нет, мы не такие как все. Хотя, как и у всех людей, у нас иногда тоже бывают разногласия. Очень редкие и совсем незначительные. Мы никогда не ругаемся. Иногда мы спорим, можно сказать, дискутируем.

Порой он просто слушает мой лепет: про мои планы, новую профессию, семью и первую любовь. Он любит мои истории, слушает очень внимательно, не отрывая от меня восхищенного обожающего взгляда. Но чаще всего мы просто болтаем о том о сем, как день прошел, как дела на работе – или начальник мой что-то такое сделал, или его партнер по бизнесу что-то опять напортачил, или новые козни его бывшей жены…

Сейчас это не имеет никакого значения. Ничто в этом мире не имеет значения, когда я растворяюсь в мягкости и опьяняющей нежности его объятий. Хотя иногда, где-то глубоко внутри, у меня появляется какое-то неприятное колкое чувство, которое я не понимаю. Меня сбивает с толку тепло его тела. Важнее этого не существует ничего. В эти утренние моменты он мой Бог, с ним я стала уверенной в себе, мне хочется жить, летать, у меня на все есть силы и я ликую от того, что он мой! Только мой!

Он шепчет: «Доброе утро, детка», – очевидно, он не спит. Он дышит глубоко, но я чувствую, что он улыбается. «Как хорошо ты пахнешь. Я люблю тебя», – говорит он. Он потягивается, сладко зевает и медленно, как ленивый тигр, начинает исследовать мое тело, начиная легкое движение пальцами вниз по моей спине. Я улыбаюсь. Теперь мне щекотно где-то там, внизу.

Я медленно поворачиваюсь к нему лицом. Я тоже позволяю большому зеву овладеть мной на мгновение. Потягиваюсь, одновременно улыбаясь. Я хвастаюсь своим телом, показывая и выгибая спину, предлагаю ему себя. Я ничего не могу с этим поделать. Мне нравится дразнить его. Я люблю этого мужчину. Он мой. Только мой. В такие моменты я чувствую себя богиней, наполненной, влюбленной и любимой. Я чувствую теплую волну счастья. Я благодарна.

«Я тоже тебя люблю, дорогой», – говорю я ему, мягко касаясь его груди. Такой мужской, такой мускулистой и волосатой. Покалывание в моем теле становится все сильнее и горячее. Я чувствую, как поднимается горячая волна откуда-то снизу, проходя через мое тонкое тело, как будто стая бабочек принесла новую энергию на своих трепещущих крылышках. Я провожу рукой по его груди ниже, еще ниже, к животу, пока она не натыкается на самую горячую часть его тела. Мои тонкие пальцы обвивают его по всей длине, наслаждаясь пульсацией его животного желания. Его глаза темнеют. Он начинает тяжело дышать. Я смотрю в них с легкой улыбкой. Я люблю свою власть над этим мужчиной. Он мой. И я его богиня. Становится слишком жарко.