И такими же предстают балтские воины по археологическим данным. Чем далее на юг и запад, чем серьезнее военная угроза от сильных соседей, тем больше оружия в погребениях, тем оно разнообразнее. Железных доспехов воины-балты не носили. Их заменял доспех из плотной кожи, часто ни в чем не уступавший по прочности железному, но меньше сковывавший движение воина. Юго-восточные балты – ятвяги и литовцы славились быстрой, легкой конницей, а поморские народы курши и самбы уже в эпоху викингов имели сильный флот. Среди поселений балтов выделяются городища, сеть которых довольно густо покрывала всю территорию их расселения уже к середине 1 тыс. н. э. Балтские понятия «pilis», «pils» имеют общий индоевропейский корень с греческим «полис» и означают то же самое, что и русское «город» – укрепленное поселение.

Обычно они создавались на высоких естественных или искусственных холмах вблизи рек. Нередко такие городища-замки окружались посадами или кустами деревень – селищ. Отдельные балтские народы, которые были известны русским летописцам и которые застает в Прибалтике Генрих Латвийский, сформировались примерно к V веку н. э. Земгалы, жемайты и селы считаются выходцами из единой культуры со сложным названием «культура курганов с каменными венцами», существовавшей в центральных областях Прибалтики в I–V веках[12]. Из них наиболее древнее упоминание в письменных источниках осталось о селах. На римской путевой карте, известной под названием Певтинговой (кон. III – нач. IV вв.) обозначена «fluoius Sellianus» – «река селов», которую исследователи отождествляют с Даугавой[13]. Действительно, селы в указанное время занимали земли как на левобережье, так и на правобережье этой реки, но впоследствии были вытеснены с правого берега Даугавы латгалами, а на левобережье – латышской земле Аугшземе испытали сильное влияние их культуры. Земгалы впервые были упомянуты в перечне неславянских народов начальной части «Повести временных лет», а в XI в. этот народ хорошо известен по скандинавским источникам. А вот жемайты появляются на страницах письменных источников лишь в середине XIII века. Объясняется это, вероятно, тем, что материальная культура земгалов и жемайтов оставалась очень близкой вплоть до образования литовского и латышского народов. Даже имена этих народов в литовском и латышском языках звучат очень близко и означают одно и то же – «жители равнинного края, низменности». Фактически различались они лишь тем, что земгалы вели свою торговлю по Даугаве, а жемайты ориентировались на Неман. Интересно, что Генрих Латвийский, хорошо разбирающийся в этнической картине Прибалтики, жемайтов не знает вовсе. Почему-то принято считать, что он не отличал их от литовцев, хотя близость культур и этнических наименований скорее должны говорить о том, что он не отличал их от земгалов. Тем более что в начале XIII века жемайты в состав Литвы еще не входили, а этнически эти балтские народы были довольно далеки. Жемайты в Литве до сих пор во многом сохраняют свою самобытность, а их архаичный диалект давно стал предметом пристального интереса лингвистов.

Из восточных балтов после славянской колонизации «уцелели» лишь два народа. Латгалы, жившие в восточной Латвии и на юго-западе современной Псковской обл. России, когда-то были сильным и довольно воинственным народом. Археологические данные свидетельствуют, что, начиная с VII века, латгалы ведут постоянный, и, видимо, далеко не мирный, натиск на земли соседей. За полтора века им удалось занять часть восточных земель ливов, отодвинуть значительно на север границу расселения эстов. А родственный латгалам балтский народ селы был совершенно вытеснен ими с правобережья Даугавы, да и на левобережье археологи фиксируют чересполосное проживание селов и латгалов, причем последние постепенно начинают доминировать. Археологические раскопки в землях самих латгалов также рисуют нам образ далеко не бедного земледельческого племени, притесняемого набегами соседей, каковыми их считает Генрих Латвийский. Южнее латгалов и селов проживали литовцы – родственные латгалам восточные балты. Впервые имя этого народа упомянуто в Квендинбургских анналах под 1009 годом. Археологи же связывают с ним культуру восточнолитовских курганов, сформировавшуюся в V веке. Они хоронили сожженные останки своих соплеменников под курганными насыпями. Основная часть населения жила на селищах и занималась земледелием и скотоводством. Особенно отмечено почитание литовцами коней, известны даже отдельные конские погребения. Городища литовцев VI–VIII веков в основном представляли собой убежища для защиты от врага, постоянного населения в них не было. В этот же период в погребениях мужчин обычно встречается оружие, хотя и не в таком количестве, как у западных балтов[14].

О язычестве балтов мы знаем не только из записей средневековых историков и миссионеров и археологических раскопок. Живая традиция сохранилась в устном народном творчестве самих латышей и литовцев – заговорах, легендах, бывальщинах, а особенно в древних песнях – дайнах. Язычество в Прибалтике оказалось на редкость неистребимым. Авторы XVII–XVIII веков, посещавшие Прибалтику, писали об удивительной живучести старых традиций. Балты, как и другие язычники, наделяли божественным началом окружающий их реальный мир. Они обожествляли стихии, космические и природные объекты, очень сильно был развит культ предков. Но наиболее верно их можно определить как огнепоклонников. Огонь считался главной святыней, ибо был источником жизни и стихией, связующий небо и землю. Возжигание огня приравнивалось к творению мира богами.

По литовскому мифу земной огонь был даром Бога-Громовержца и произошел от посланной им на землю молнии. Интересно, что этот миф вполне совпадает с данными современной науки о начале использования огня древними людьми. Наибольшей святостью обладал негасимый огонь, который зажигался из дубовых бревен на святилищах и постоянно поддерживался специальными жрицами-девственницами, аналогичными римским весталкам (в Литве они носили имя vaidelute). А в каждом доме горела частичка божьего дара – огонь домашнего очага. Осквернение огня было святотатством. В огонь нельзя было плевать, бросать мусор, первая ложка кушанья выливалась хозяйкой в печь, как жертва огню. До сих пор в литовском языке имя огня очага – «gabija» имеет второе значение – «святыня», а слово «užkurti» означает одновременно «творить» и «зажигать огонь».

Особым почитанием пользовались и священные рощи, в основном дубовые или липовые. Они считались обиталищем Богов, в них нельзя было рубить и портить деревья, запрещалось входить туда с оружием и проливать кровь. Святилища балтов обычно располагались в таких рощах или на холмах, часто вблизи родников (родниковая вода, как и огонь, почиталась чистой стихией) и представляли собой каменные жертвенники (лит. aukuras), на которых возжигался огонь и приносились жертвы. Вопреки расхожему мнению, у нас нет прямых свидетельств человеческих жертвоприношений у балтов. Описания источниками религиозных ритуалов литовцев, латышей и пруссов рассказывают о приношении плодов земледелия и животных, а также части военной добычи. Повсеместно были распространены гадания на внутренностях и костях жертвенных животных и ритуальная трапеза, то есть преломление пищи с богами. «Вся их религия есть сплошное обжорство и пьянство», – с негодованием восклицает один из миссионеров, описывая обряды прибалтийских язычников. Признавая практику приношения людей, мы, таким образом, неизбежно обвиняли бы балтов в людоедстве. Человеческие жертвы приносились лишь в исключительных случаях, для умилостивления разбушевавшейся стихии, в особенности морской, считавшейся опасной и чуждой людскому миру. В христианских источниках человеческие жертвы часто путают с казнями, которым зачастую подвергали и миссионеров, и пленных крестоносцев. Они действительно совершались с применением особых ритуалов, дабы умерщвляемый не превратился в упыря и не продолжал вредить живым после смерти, но все же это явление скорее политической, чем религиозной жизни.