— Да нет… — Лукин удивленно посмотрел на Николая Трофимовича. — Почему в последнее время? Хлопот всегда много.

— Женя, можно я не буду ходить вокруг да около? — вздохнув, попросил Барсуков. — Мы с тобой хорошо знаем друг друга. Случись что, ни я, ни ты, надеюсь, подставлять один другого не станем. Так?

— Да уж… — пробурчал Лукин. Взгляд его стал несколько напряженным. — Ты тут по делу?

— Я отдохнуть приехал, — сказал полковник. — На уик-энд. Грядки покопать, газон полить. Но скажи мне честно, может быть, мне срочно стоит собрать вещички, взять домашних и вернуться в Питер? Что за эпидемия разразилась в этом милом городке?

Лукин негромко прокашлялся.

— Пива холодного хочешь? — спросил он, опустив глаза.

— Хочу, — кивнул Барсуков. — Если от него лицо не синеет.

— Ага… — сказал главный санитарный врач. — Уже рассказали, значит…

— Нет, как раз не рассказали, — усмехнулся Барсуков. — Поэтому я к тебе пришел. Чтобы ты рассказал. А синие лица мои девочки видели. И ужасно занервничали. Не знают, то ли у них что-то с глазами, то ли с артериальным давлением.

— Все в порядке с твоими девочками, — вздохнул Лукин, извлекая из крохотного холодильника, стоявшего в углу кабинета, две банки «Невского классического». — Синие лица им не померещились. Опять, значит, отлов пойдет…

— Какой отлов? — опешил Барсуков.

— Начальство наше, сам знаешь, какое, — поморщился Лукин, — дубовое. Вместо того чтобы причины этой эпидемии искать, хочет скрыть факты. К нам, видишь ли, европейская комиссия по экологии приезжает. «Гринпис» и иже с ним. А тут — такое… Есть негласный приказ — отлавливать синелицых и — в больничку. А то и еще куда подальше. И главное, чтобы никакого шума, никакой информации. Предупреждены все местные газетенки и радиостанции. Мне тут бумажку принесли, как в старые добрые времена — «за разглашение служебной информации…» и так далее. Так что, учти, я тебе ничего не говорил.

— Ты мне еще ничего и не сказал, — сердито заметил полковник, отхлебнув из банки. — Что за эпидемия-то?

— Не знаю, Николай Трофимович, — пожал плечами Лукин. — Сия информация мне недоступна.

— Как это? — еще больше удивился Барсуков. — Кому как не тебе все знать об эпидемиях?

— А вот так. Я, когда эта катавасия началась, воду стал было в речке проверять, выборку продуктов в магазинах и ларьках сделал. А начальство вызывает и говорит: отставить, господин санитарный врач. Ничего не нужно, все в порядке. А с конкретными случаями мы сами разберемся. И документами потрясает. А в документах полный ажур. И вода в реке чистая, и продукты качественные. То есть прямо мне говорят: не суйся, куда тебя не просят.

— Вот даже как… — прищурился полковник. — А мысли у тебя на этот счет какие-нибудь есть? Откуда у граждан синяки на лицах?

— Синяки на лицах получаются по четырем причинам, — криво усмехнулся Лукин. — Вследствие избиения, вследствие отравления, вследствие тяжелой, неизлечимой болезни и, наконец, вследствие трупного окоченения. Изолированных синелицых, находящихся в районной больнице, по моим сведениям, около двухсот человек. То, что их всех избили, маловероятно, даже если они устроили между собой грандиозную драку. Представить, что они все давно страдают неизлечимым недугом типа сердечной недостаточности или отека легких, конечно, можно. Но возникает вопрос, чего это они в одночасье посинели? Сказать про людей, что они трупы, пока нельзя. Остается одно: отравление. Но чем они отравлены? Этого мне выяснить не дают. И лечащим врачам не дают. А коли так, то сдается мне, что новоладожскому начальству причина эпидемии прекрасно известна. Но оно не собирается ее оглашать. Его не волнуют будущие жертвы неизвестной болезни.

— Статистики, конечно, тоже никакой не имеется, — сказал Барсуков сердито. — Например, жители какого района города подвержены этой заразе больше?

— У меня не имеется, — снова вздохнул Лукин. — Возможно, она есть у главного врача больницы. Но, полагаю, он тоже получил документ о неразглашении. Одно могу сказать: никто из сотрудников администрации не посинел. По всей видимости потому, что они не пьют воду из речки. Или не жрут какую-нибудь дешевую колбасу, продающуюся в ларьках.

— А ты жрешь? — заинтересовался Барсуков.

— И я не жру, — покачал головой главный врач санэпидемнадзора. — Я знаю, из чего она сделана. И пока могу себе позволить ее не покупать.

* * *

От Лукина Барсуков отправился в местное управление внутренних дел. С полковником Сорокиным — нынешним начальником этого управления — отношения у него были непростые. Когда Николай Трофимович возглавлял внутренние органы Новоладожска, Сорокин ходил у него в заместителях. И нельзя сказать, что Барсуков был доволен его работой. Совсем даже наоборот. В какой-то момент выяснилось, что внешнее благополучие в городе — отсутствие серьезного криминала, высокая раскрываемость и безупречная служба сотрудников правоохранительных органов — достигалось усердной деятельностью Сорокина за письменным столом. Он не стеснялся подсовывать начальству липовые отчеты и принимать отписки от подчиненных о закрытых делах «в связи с отсутствием состава преступления». Узнав об истинном положении дел, Барсуков добился увольнения своего заместителя. Но вот поди ж ты — прошло менее трех лет, а полковника Сорокина не только восстановили в органах, но и доверили более серьезный пост. Видимо, «бумажное усердие» этого служаки кого-то устраивало гораздо больше, чем его способность к реальной борьбе с преступностью.

Не хотелось встречаться полковнику Барсукову с полковником Сорокиным. Но Николай Трофимович справедливо полагал, что информацию можно получать не только от друзей, но и от недругов. И даже если они не скажут правды, из содержания беседы легко будет сделать определенные выводы. Недаром говорят, что отрицательный результат — тоже результат.

Однако, несмотря на опасения Николая Трофимовича, Сорокин встретил его более чем любезно. Когда Барсуков вошел в знакомый кабинет, претерпевший за эти годы изменения в сторону респектабельности, начальник новоладожского УВД проворно вскочил со своего места, раскинув большие руки в стороны, словно пытался обнять своего предшественника, и обнажил крупные зубы в голливудской улыбке.

— Николай Трофимович, какими судьбами? Давненько не видно было вас в нашем дворце! Даже обидно, право слово!

Слово «дворец» было употреблено полковником Сорокиным не случайно — Новоладожское управление, действительно, располагалось во дворце, в незапамятные времена принадлежавшем роду князей Долгоруких. Со временем трехэтажное здание пришло в плачевное состояние, как и вся экспроприированная государством недвижимость: сначала свои разрушали, потом фашисты, потом снова свои, но сотрудники, когда либо работавшие здесь — с конца семнадцатого года и до наших дней — не упускали возможности вставить в беседу между прочим, что они работают во дворце.

— Необходимости не было, — сухо ответил Барсуков и посмотрел на Сорокина «сверху вниз», хотя и был ниже своего бывшего заместителя на голову. Он знал, что именно такой взгляд приводит служак, подобных Сорокину, в трепет или хотя бы в искательную настороженность. Хоть и находились они в одном звании, однако питерский полковник и районный — две большие разницы, как говорят теперь не только в Одессе.