– Что это, Острожец? Почему царапины нет?

– Дык стекло же, княже! – пожал плечами тот. – Его ничто не берет. Даже сталь каленая.

– Михайло… – громким шепотом произнес князь Заозерский. – Михайло, алмаз только тем и ценен, что прочнее его нет ничего на свете. И режет он все, вообще все. И стекло, и гранит, и сталь. Все! – рявкнул он. – Полпуда золота, говоришь? И девку к нему задаром? Черт, да остановите кто-нибудь эту дуру скрипучую, надоели ее выкрутасы!

Индианка остановилась, коротко поклонилась, семенящей походкой подбежала к Егору, взяла камешек из его руки, покрутила в тонких пальчиках, прижала к донышку, чиркнула – и на стекле осталась глубокая длинная царапина.

– Екарный бабай! – изумился ее фокусу князь, порылся в ларце, выудил другой камень, протянул невольнице. Та рассмотрела алмаз, выбрала подходящую сторону, чиркнула. На бокале осталась еще царапина. Егор отобрал у нее камешки, порылся, приглядываясь к привезенному сокровищу, выбрал желтый, вовсе без острых граней, дал Немке: – А этот?

Индианка изучала камешек довольно долго, однако что-то высмотрела, провела им по дну и оставила четкий глубокий порез. Потом еще, еще и еще.

– А что я говорил, княже? Что сказывал?! – расцвел новгородец. Щеки его зарумянились, глаза сверкнули гордостью. – Фунта три отборных алмазов тебе добыл, княже! Один к одному. А девка какая, глянь! Статна, черноброва, глазаста. В постели огонь, верно тебе скажу, огонь будет…

– Что проку от девки, коли немая? – резко поднялась с кресла княгиня Заозерская. – Ни поручить чего, ни ответа выслушать. Миланка, на кухню ее гони, пусть хоть крупу переберет, и то польза. Опосля на починок отошлем, пусть за свиньями да овцами в хлеву убирает. С ними беседовать не о чем, там и немая работница сойдет.

– Постой! – вскинул палец Егор. – Сказываешь, Михайло, мастера какого-то камнерезного дочь?

– Потому с самоцветами и отдали, княже, – подтвердил купец. – Вишь, хоть и баба, а что-то смыслит. Видать, насмотрелась, как родитель работает.

– Да ее не спросить ни о чем, Егорушка! – всплеснула руками Елена. – Хоть бы чего и понимала – рази поможет?

– Кроме нее, у нас на подворье, милая, вообще никто ничего в этом деле не смыслит. Как говорится, с паршивой овцы хоть шерсти клок. Милана! Устрой ее в какой-нибудь светлице. В людской, боюсь, затравят в наряде таком, да еще и немую. Накормить вели.

– И то верно, – внезапно согласилась княгиня и добавила: – Рядом с собой ее посели. Заодно проследишь, чтобы не обидел никто, в светлицу к ней не шлялся, не бесчестил. Она ведь, бедненькая, даже пожалиться не в силах. И одежу дай какую из рухляди старой! А то срамота одна, смотреть противно.

– Слушаю, матушка, – поклонилась девка, взяла индианку за руку и повела за собой.

– С емчугой же дело чуток хуже вышло, княже, – проводив ее взглядом, продолжил купец. – Всего двести пудов ее купить удалось.

– Двести? – Егор ненадолго прикрыл глаза, переводя меру в более привычную. Двести пудов – это примерно три тонны. В порохе емчуги, как в этом мире называли селитру, три четверти как минимум. Выходит, привезенного новгородцем сырья хватит всего на четыре тонны огненного зелья. А каждый пушечный выстрел среднего калибра – полкило пороху. Если же сюда еще и крупный калибр приплюсовать, да еще и сотни пищальщиков… – Это же всего на пять-десять крупных схваток хватит, Михайло! Или на одну осаду! Ты чего, с ума сошел, Острожец? Чем я воевать буду, буржуй?! Безоружным меня решил оставить?!

– Не серчай, княже, то не по моей вине случилось! – вскинув руки, попятился купец. – То ведь ты первый начал из пищалей да тюфяков по ворогам лупить! Где конницу жребием снесешь, где вороты высадишь, где лодки потопишь. От и остальным захотелось так же лихо победы одерживать. Там стволы отлили, тут отлили, еще где-то отлили. Глядишь, ан емчуга вдруг нарасхват везде и всюду и пошла. Коли все ее жгут, рази напасешься? Стреляют все, а копают всего в двух местах: в Орде, на Емчужной горе в десятке верст от Сарая, да в Египте сарацинском, в пустыне где-то. В пять раз цена выросла, княже! Кабы кто такое о прошлом годе сказал, ни в жизнь бы не поверил.

– Ты чего, цену набиваешь, Михайло? – захлопнув крышку ларца, нехорошо прищурился Вожников.

– Помилуй, княже, не в цене дело. За любое серебро, ан все едино не купить. Нету емчуги на торгах, расхватали. Ныне от интереса такого смерды многие тут и там кучи зловонные из падали и навоза всякого закладывать стали. Зелье-то сие, знамо, из дерьма всякого мерзкого растет. Вот и копят, дабы опосля продать с прибытком. Не поверишь, кормилец, до того дело докатилось, у золотарей содержимое выгребных ям торговцы покупать начали! Видано ли дело, за мочу и какашки серебро дают!

– Фу, Михайло, как ты можешь о такой мерзости вслух сказывать? – Княгиня брезгливо передернула плечами. – И слышать о сем не желаю! Князь, я к себе отойду, там грамоты пересмотрю.

Елена, высоко вскинув подбородок, пошла из горницы. В руках ее невесть откуда опять появился татарский ярлык.

– Хорошо, милая, – кивнул Егор, опустил крышку сундука с ордынскими документами, поставил «алмазную» шкатулку сверху.

– Что же ты, княже, тревожишься? – кинулся на помощь паренек. – Я бы закрыл!

– Не бойся, не надорвусь, – хмыкнул Вожников, так до конца и не привыкший к услужливости окружающих. – Сбегай лучше в погреб да меду хмельного бочонок принеси. И ковш прихвати. Не через край же хлебать.

– Слушаю, княже, – поклонился слуга и умчался по коридору.

– Ладно, Михайло, – хлопнул в ладоши Егор. – В моем положении не до брезгливости. После летнего похода рати, почитай, вовсе без припасов домой вернулись, стрелять нечем. Согласен на вонючую емчугу. Давай ту, которая из дерьма.

– Так это, княже… – развел руками купец. – Ты эти кучи мерзопакостные хоть озолоти, да токмо им самое меньшее три года зреть надобно. Ранее ничего не будет. А лучше пять. Да потом еще вываривать, сушить, вычищать.

Вожников представил себе процедуру, и его передернуло почище, нежели жену:

– Ладно, Михайло, не будем об этом! Расскажи лучше, как плавал, чего видывал.

– Да чего там сказывать, княже? – пожал плечами Острожец. – До Персии путь привычный, там о заказе твоем с сотоварищем местным сговорился. Знакомец давний, надежный. Как понял, что дело крупное да срочное, так мы с ним на верховых и помчались. Одному нельзя, никак нельзя. Земли-то сарацинские, закона не знают. Христиан грабят без колебания, на то им и дозволение от султанов своих имеется. Три недели ехали, еще столько же там товар выбирали. Толком ничего и не увидел, токмо то, что в глаза бросалось. Коров этих, что на улицах пасутся невозбранно, а иные и в венках цветочных, богиню страшную многоругую, церкви тамошние издалека. Все больше на камни, на самоцветы смотрел, дабы не обманули тебя, княже, да доверие твое. А цены-то, цены там какие, княже! Здесь супротив тамошних в два сорока поднимают, коли не более. Вот те крест, один разор тут самоцветы покупать.