— Как его звали?

— Его звали Лот. По мере взросления изменялись их чувства друг к другу. К тринадцати годам Анна знала, что любит Лота. Она призналась в этом, и Лот ответил, что тоже любит ее. Они поклялись никогда не разлучаться и не любить никого другого.

Отец Анны был слишком занят государственными делами, чтобы заметить, как дети стали взрослыми. Им все еще позволялось свободно бродить по дворцовым садам. Прошло не так много времени, прежде чем их беготня наперегонки и суматошные игры перешли в нечто совершенно другое. Когда Анне исполнилось пятнадцать лет, она забеременела от Лота.

— Была ли политическая выгода от их женитьбы, которая связала бы две страны брачными узами?

Свет настенного светильника за спиной Гевина освещал его левое предплечье и шею. Я заметила глубоко въевшуюся в крохотные линии его кожи над ключицей грязь. Представила, как слизываю грязь, ощущаю твердые частицы на языке, нежность его очищенной кожи.

— Тогда их отцы были заклятыми врагами. И Анна понимала, что должна вынашивать своего ребенка во дворце. Ей приходилось прятать его от отца.

— Как она это делала?

Гевин скользнул левой рукой вперед так, что наши ладони соприкоснулись, и охватил пальцами мою руку. Его рука была горячей и сухой.

— Служанка помогала ей скрывать беременность, бинтуя ее тело и одевая ее в свободные платья. Тайну ее беременности знали только они трое. И когда Анна рожала, роды принимали Лот и эта служанка.

Гевин отпил немного пива из кружки, я последовала за ним. Мне приходилось пользоваться левой рукой, поскольку он крепко держал мою правую руку, а разрывать эту связь мне не хотелось.

Прошло несколько секунд, минута, две. Он оставался погруженным в свои мысли, его взгляд был устремлен на поверхность стола. Я ждала продолжения рассказа. Боялась его потерять.

— Что случилось с ребенком? — произнесла я почти шепотом.

Гевин бросил на меня быстрый взгляд, осознал, как крепко сжимал мою руку, и ослабил хватку — наши пальцы по-прежнему касались друг друга, нажим исчез.

— Нашелся странствующий купец. Анна попросила его взять с собой младенца в страну, откуда родом его отец. Они с Лотом вручили купцу свои кольца, чтобы он передал их ребенку, когда тот вырастет, а также пергамент, содержавший сведения об обстоятельствах его рождения. На следующий день младенца тайком вынесли с территории дворца.

— Печальная история.

— Да, печальная.

— Что случилось с Анной и Лотом после этого?

Он бросил на меня удивленный взгляд, словно я задала нелепый вопрос.

— Не знаю. Не слышал, что с ними случилось. Знаю только о судьбе ребенка.

Это стало правилом. Я ходила по прибрежной тропе, а Гевин проводил день в пабе. Вечерами я приносила ему что-нибудь от себя — ракушку, морскую звезду или анекдот, а он продолжал свою историю. Я заметила, что, шагая среди утесов под яркими лучами солнца, тоскую по тяжелому запаху паба, по голосу Гевина, завораживающему меня своей сказкой, по прикосновению его руки. И мне казалось, что он оживал только тогда, когда являлась я, словно его день тратился только на ожидание.

Но это не могло продолжаться вечно. Вечером в пятницу паб был переполнен народом, и нам приходилось кричать, чтобы расслышать друг друга.

— Завтра еду в Солкомб, — сообщила я.

— В Солкомб? Гулять?

— Нет, работать. Прибывают туристы. Разве ты не заметил, что кемпинг заполнен под завязку?

— Да, враг наступает, — заметил Гевин.

— Не враг. Клиенты. Ты хочешь поехать?

Я не думала, что он согласится. О занятиях живописью не было речи с тех пор, как мы приехали. Он не проявлял желания что-либо делать, кроме как пить пиво в пабе. Однако он сказал, что хотел бы поехать.

Когда я встала на следующее утро, вокруг не было никаких признаков присутствия Гевина. Обычно я поднималась первой, а он все еще лежал завернутым в коврик, который покрывался росой. Пинком я заставляла его проснуться. Но сегодня ничего этого не было. Я заглянула в заднюю часть пикапа — там лежал его коврик, свернутый, как надо, — решила принять душ и оставить тревогу на потом.

Когда вернулась, он только что закончил приготовление кофе на небольшой походной плитке Кирстен. Гевин принял душ, вымыл волосы и побрился. Его было трудно узнать.

— Не хочу отпугивать твоих клиентов, — пояснил он.

Гевин взглянул на меня и улыбнулся как раз в то время, когда я делала глоток кофе. Я проглотила его слишком быстро и обожгла горло. Он выглядел так необычно. Убрав с лица волосы, он стал моложе. Раньше я полагала, что его возраст умещается в промежутке между двадцатью пятью и сорока пятью годами, теперь же можно было сказать, что он приближается к тридцати. У него была гладкая белая кожа, на левой стороне скулы помещался шрам длиной три дюйма. Я импульсивно захотела провести по шраму указательным пальцем — или языком, — но вместо этого сделала еще один обжигающий глоток кофе.

— Ты не хочешь позаимствовать тенниску? — спросила я его.

Он был, однако, счастлив тем, что у него есть. Пока мы пили кофе, его волосы сохли на солнце, а ветер сдувал их с плеч.

— Думаю, надо подстричься, — сказал он.

В Солкомбе он отыскал магазин секонд-хенда и купил там еще пару теннисок и ботинки-«гады». Этим вечером после продолжительного дневного времяпрепровождения на берегу бухты мы зашли в паб за чипсами и пивом. Барменша его не узнала.

Последующие два дня также прошли в делах. В Солкомбе толпились туристы, и все малышки желали заплести свои волосы в косички. Некоторые из них помнили меня с прошлого года. Ловким приемом с моей стороны было отказать нескольким из девчонок в услугах под тем предлогом, что, мол, сожалею, но сейчас занята по горло, приходите утром. И они приходили. Группка девчонок, ожидающих приема в начале дня, способствовала устойчивому наплыву клиентов. К вечеру воскресенья у меня ныли пальцы.

Понедельник был официальным выходным днем. Мы сидели у моря на индийском покрывале. Когда я работала, Гевин, если находился рядом, наблюдал за моими действиями, свесив ноги с волнолома или слоняясь взад и вперед. Он не всегда находился рядом. Нередко уходил изучать город и пабы, время от времени возвращался ко мне с гостинцами — упаковкой чипсов, банкой пива, мороженым.

Около десяти часов я заметила в паре сотен ярдов от нас бивуак, похожий на наш. Он представлял собой расстеленное на земле одеяло и пару хиппиобразных девиц, окруженных толпой ребят. Гевин пошел посмотреть.

Девицы занимались нанесением татуировок, и вскоре мы наладили отношения друг с другом. Я отсылала своих клиенток к ним, они — в обратном порядке. Ни одна девчонка не хотела идти с родителями куда-либо, пока не получала полного комплекта услуг. Работы стало еще больше, чем раньше.